ФРАНКО-ТУРЕЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ И КИЛИКИЯ В 1918—1923 гг.

Саакян Р. Г.

---

---

[стр. 80]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПОЛОЖЕНИЕ АРМЯН В КИЛИКИИ
в 1919-1922 гг.

Киликия расположена на северо-восточном побережье Средиземного моря, занимая территорию, естественными границами которой являются с севера и запада—горы Тавра, с юга—Средиземное море, а с востока—хребет Амануса. Киликию обычно делят на две части—Горную Киликию, которая охватывает северные и северо-восточные районы, и Равнинную Киликию, в которую входят южные районы. Как отдельный край Киликия упоминалась за много столетий до нашей эры. В течение тысячелетий по ее территории прошли египетские, ассирийские, персидские, македонские, римские, монгольские, сельджукские и арабские завоеватели.

Киликия подвергалась нашествиям начиная еще с IX века до н. э. В VII веке до н. э. Киликия была завоевана Ассирией, в VI—IV вв. она составляла одну из сатрапий Ахеменидского государства. В конце IV в. Киликия была завоевана Македонией, а после смерти Александра Великого она перешла к Селевкидам. В 83 г. до н. э. армянский царь Тигран Великий присоединил Равнинную Киликию к своему государству, а Горная Киликия отошла к его союзнику Митридату Понтийскому. В 66 г. н. э. римский полководец Помпей превратил Киликию в римскую область. С IV в. Киликия вошла в состав Византии. Во второй половине VII в. арабы завоевали Равнинную Киликию, борьба за которую с Византией продолжалась несколько веков. В середине X в. Византия вновь захватила Киликию и продержалась там до образования армянского государства в конце XI века.

С древних времен основными жителями Киликии были ассирийцы, армяне, евреи, греки. Число армян заметно возросло с конца X в., свидетельством чего является тот факт, что армянский католикос Хачик Аршаруни (973—992) основал там новые епископства.

В 1080—1375 гг. в Киликии существовало армянское государство, основанное в Горной Киликии князем Рубеном (1080—1095).

[стр. 81]

В 1198 г. Великое Киликийское княжество было преобразовано в Киликийское армянское царство, последний царь которого Левон VI после завоевания его государства войсками египетского султана в 1375 г. нашел приют во Франции, где и скончался в 1393 г. Однако и после падения столицы Киликии города Сис армяне в течение полувека, вплоть до 1424 г., упорно противостояли нашествию завоевателей, фактически держа область в своих руках. В Горной Киликии свое независимое положение сохраняли князья Торос, Степаннос и др. Некоторые княжеские дома, укрепившись в горных районах и крепостях (Улния, или Зейтун, Хаджин, Мараш и др.) сохранили свое полунезависимое существование вплоть до второй половины XIX в.¹

В 1487 г. Киликия была завоевана Османской империей, господство которой над краем не было прочным и долговечным. В 1640—1865 гг. в Киликии почти полновластным хозяином была династия Козан-оглу, зависимость которой от султанского правительства была лишь номинальной². В 1865 г. султану Абдул-Азизу удалось полностью разгромить Козан-оглу и установить свое господство.

Согласно административному делению Османской империи 1864 г., Киликия составляла отдельный Аданский вилайет, включающий в себя четыре санджака—Адана, Джебель-Берекет, Козан (Сис), Ичиль. Неотъемлемая часть Киликии Марашский санджак входил в Халебский вилайет³.

Население Киликии по сравнению с другими областями Османской империи имело еще более многонациональный и пестрый состав. До первой мировой войны в Киликии проживали армяне, греки, турки, ассирийцы, курды, туркмены⁴, персы, черкесы, сирийцы-христиане, татары, чечены, кызылбаши, цыгане, арабы-марониты и т. д. Перечисленные народности были представлены резко отличающимся друг от друга численным составом. Армяне, например, начиная с 1880-х годов, неизменно составляли относительное большинство населения Киликии. Даже после погромов 1894—1896 гг., организованных султаном Абдул Гамидом, и апрельской резни 1909 г., на заре младотурецкого господства, число армян в Киликии превосходило число турок, арабов или курдов, взятых в отдельности. Изучение данных, приводимых разными авторами, показывает, что наиболее достоверной можно считать статистику Константинопольской армянской патриархии за 1912 г., согласно которой армянское население в Аданском вилайете, Марашском санджаке (округе) и Айнтабском каза (уезде) составляло вместе взятое 407 тыс. человек⁵. Если изъять из этого числа 30 тыс. армян, проживающих в Айнтабе и его окрестностях⁶, то получится, что накануне первой мировой войны в собственно Киликии проживало более 350 тысяч армян. По подсчетам иссле-

[стр. 82]

дователя Киликии К. Басмаджяна, в 1914 г. число армян Киликии достигало 380 тыс., т. е. 43,4% всего населения (875 604 чел.)⁷. В страшные годы геноцида вместе с армянским населением Западной Армении депортации и массовой резне подверглись и киликийские армяне. Своей шовинистической политикой младотурецким правителям удалось наполовину сократить число армянского населения Киликии, однако они не достигли своей цели— очистить Киликию от армян и создать прочное турецкое большинство. Следует указать, что находясь значительно ближе к местам своей ссылки, депортированные из Киликии в Сирийские пустыни армяне понесли гораздо меньше человеческих жертв по сравнению с выселенными из Западной Армении.

После окончания первой мировой войны уцелевшие киликийские армяне вернулись в свои родные края. К концу 1919 г., по данным руководителя французской гражданской администрации в Киликии полковника Бремона, число армян составляло 120 тыс.⁸. По данным Армянской национальной делегации в Париже, к этому же времени в Киликии насчитывалось 130 тыс. армян⁹.

Французский историк Поль дю Веу, основываясь на данных французского верховного комиссариата в Сирии и Киликии за 1920 г., дает следующую картину национального состава населения Киликии (только Аданский вилайет): армяне—120 000; арабы ансари—100 000; курды и кызылбаши—30 000; греки— 28 000; турки—20 000; черкесы—15 000; ассирийцы и халдеи—5 000¹⁰. Эти цифры, однако, как и приведенные выше данные Бремона, касались лишь Аданского вилайета, который французские авторы, следуя проведенному султанским правительством искусственному административному делению, отождествляют с Киликией. Между тем, как было отмечено, Марашский санджак составлял неотъемлемую часть Киликии. В литературе общее число населения этого санджака указывается по религиозной принадлежности, а точнее, все население разделяется на магометан и христиан. Что касается турецких авторов, то они обходят вопрос численного состава населения Киликии или, следуя старой османской политике разделения населения по религиозному принципу, рассматривают вопрос по схеме магометане-христиане, или, когда это им выгодно,—магометане-армяне.

Армянское население Марашского санджака, насчитывающее в 1914 г. 86 тыс. человек¹¹, к январю 1920 г. составляло 22—23 тысячи. Число же турок в Марашском санджаке в литературе не указывается. Вместо этого приводится общее число мусульман. Так, автор книги о Киликии П. Редан указывает цифру 136 000 мусульман, из них 30 000 в самом Мараше¹², включая в это число кроме турок еще и курдов, арабов, черкесов и другие исповедую-

[стр. 83]

щие ислам народности. Учитывая, однако, что турки были в большинстве, можно заключить, что общая их численность в Марашском санджаке достигала 80 тыс. человек.

Таким образом, к началу 1920 г. все население Киликии, т. е Аданского вилайета и Марашского санджака, вместе взятых, приближалось к 500 тыс. человек¹³, из коих армян было 150—160 тысяч, арабов—ансари—120 тыс., турок—100 тыс. человек Остальные 120—140 тыс. были курды, черкесы, греки, ассирийцы, сирийцы-христиане и другие народности. Что касается состава населения Киликии с точки зрения религиозной принадлежности, то число мусульман достигало 270—280 тыс., христиан—220 тыс. человек. Между тем, по официальной султанской статистике, до первой мировой войны перед массовой депортацией и резней армян христиане по своей численности превосходили мусульман¹⁴.

Таков был национальный состав населения Киликии в 1919 г., оккупированной сперва английскими, а затем французскими войсками.

Как было выше отмечено, по соглашению Сайкс-Пико Киликия входила во французскую зону влияния. Однако к моменту подписания Мудросского перемирия Франция не располагала на Ближнем Востоке достаточными войсками для осуществления военной оккупации Киликии. Расквартированная в Бейруте французская бригада, как признавал Бремон, «была слишком слаба и не ожидала никакого подкрепления из Франции»¹⁵, поэтому право вступления в Киликию было представлено Восточному легиону, состоящему из трех армянских батальонов, высадившихся в порту Александретты 28 ноября 1918 г.¹⁶ 17—19 декабря 1918 г. легионеры вступили в Киликию.

Какова была обстановка в Киликии?

Согласно статье 16 Мудросского соглашения турецкие войска должны были быть выведены из Киликии. Английский главный штаб установил следующие сроки эвакуации: 13 декабря турецкие войска очищают территорию, лежащую восточнее реки Джей-хан, 17 декабря—территорию восточнее р. Сейхан и севернее линии Адана—Тарсус, 21 декабря—участок до Позанты¹⁷.

Остатки 2-й и 7-й турецких армий отступали по направлению к Адане, захватив с собой все вооружение и боеприпасы, которые они затем продали мусульманскому населению. Таким образом, около 25 тысяч винтовок перешло в руки жителей Аданы и окрестных мусульманских деревень¹⁸.

«Под предлогом регулирования деталей эвакуации,—отмечает участник событий Пьер Лиотэ,—турецкие офицеры оставались во всех городах, пытаясь создать очаги ирредентизма. Демобилизованные были трансформированы в жандармов, исламские союзы основались в деревнях для защиты мусульман. Полковник, кото-

[стр. 84]

рому было поручено дело эвакуации военнопленных, имел секретную телефонную связь со всей Киликией»¹⁹. Отступление турецких войск контролировал командующий французскими войсками на Ближнем Востоке генерал Гамлен во главе трех батальонов легионеров-армян. Первый батальон занял Ислахие, Топраккале и Дёртйол. Остальные два батальона расположились в Адане (2-й батальон во главе с полковником Ромио), Мерсине (одна рота), Позанты (одна рота) и Тарсусе (остальная часть 3-го батальона)²⁰. Этих сил, разумеется, было недостаточно для военной оккупации Киликии, и французское командование было вынуждено согласиться на отправку туда английских войск. Главнокомандующий союзными войсками фельдмаршал Алленби направил в Киликию 19-ю сухопутную бригаду (индийскую) во главе с генералом Лесли. 15 февраля 1919 г. Лесли прибыл в Адану. В его бригаду входило три индийских полка, один английский полк и 6-й индийский каваллерийский полк с пулеметным отрядом. Кроме того, около 6-тысяч индусов, вооруженных и собранных в рабочие батальоны, занимали туннели Тавра и Амануса. Таким образом, военная власть в Киликии сосредоточилась в руках английского командования, и лишь в ноябре 1919 г. английские войска были заменены французскими.

Что касается административной власти, то она после Мудросского перемирия вплоть до 1 февраля 1919 г. продолжала оставаться в руках турецких чиновников. Последние имели в своем распоряжении один жандармский полк из 3 тыс. человек, во главе с бывшим командиром одной из турецких дивизий Кавказского фронта полковником Хашим-беем. Этот полк полностью был укомплектован из участвовавших в войне турецких солдат, которых отступающие турецкие армии под видом жандармерии оставили в Киликии²¹.

С конца января 1919 г. по соглашению, заключенному между французским и британским правительствами, административный контроль в Киликии был передан французским офицерам, которые должны были подчиняться маршалу Алленби. 23 января полковник Бремон в сопровождении шести французских офицеров приехав в Хайфу—резиденцию Алленби, назначается им руководителем административного контроля «Северной зоны», включающей Аданский вилайет кроме каза Селевке. Расположенные к востоку от упомянутой зоны районы Мараша, Айнтаба и Урфы, а также город Халеб, составляли отдельную единицу, которая была подчинена английскому каваллерийскому корпусу („Desert Mounted Corps“)²².

1 февраля 1919 г. полковник Бремон возвращается в Адану и приступает к своим обязанностям. В связи с этим официоз министерства иностранных дел Франции газета «Тан» писала, что

[стр. 85]

якобы «полковник Бремон послан в Киликию со срочной миссией отдать Киликию армянам»²³.

В это же время французский «верховный комиссар в Сирии и Армении» Франсуа Жорж-Пико по поручению своего правительства обращается к находящимся в Халебе, Дамаске и других городах Сирии киликийским армянам с призывом возвратиться в Киликию и сгруппироваться там, чтобы усилить армянский элемент, резко уменьшившийся в годы депортаций и резни²⁴. Более 150 тыс. армян, подавляющую часть которых составляли высланные в 1915 г. из Киликии коренные жители²⁵, откликнулось на этот призыв, подкрепленный заявлением Бремона о том, что «Наше желание—видеть армян хозяевами своей страны. Мы будем вести их, пока они не вырастут и не преуспеют в управлении своими собственными делами. Тогда мы попрощаемся с ними и покинем страну»²⁶. Проявив излишнюю доверчивость к этим и другим заявлениям французских представителей, уцелевшие киликийские армяне устремились к родным пепелищам с надеждой на то, что кошмары 1915 г. уже не повторятся.

К концу 1919 г., по данным полковника Бремона, в Адане было 60 тыс. армян, Хаджине—8 тыс., Хасанбейли—1 тыс., Дёртйоле—12 тыс., Османие и его окрестностях—1 тыс., Мисисе— 1 200—1 500, в Абдоглу—1 тыс., Наджарлы—1 тыс., Инджирлике—1 200, Тарсусе—3—4 тыс., Мерсине—2—3 тыс.²⁷ Кроме того, более 50 тыс. армян обосновались в Мараше, Зейтуне, Айнтабе (который также входил в зону оккупированных территорий) и окрестных деревнях²⁸.

После возвращения армян в Киликии создалась очень напряженная обстановка. Французские административные власти, «пригласив» армян в Киликию, не предприняли серьезных мер для обеспечения их безопасности, хотя им было хорошо известно, что «турки были вооружены, а армяне—нет»²⁹. Выше было сказано, что отступающие турецкие армии передали мусульманам Аданы и ее окрестностей 25 тыс. винтовок. Помимо этого, в руках турецкого населения оказалось значительное количество пулеметов³⁰. Изданный Бремоном приказ о сдаче оружия не выполнялся мусульманским населением, в частности турками. Более того, мусульманское духовенство призывало турок не сдавать оружия: «исламу не пристало подчиняться»³¹. Лишь небольшое количество, в основном холодного оружия, удалось изъять у турок, которые повсюду имели тайники, где они прятали оружие и боеприпасы³².

Приказ о сдаче оружия выполнялся в основном христианским населением. Создавалась та же картина, что и во времена султанского деспотизма, когда христиане—«гяуры» не имели права носить оружие, в то время как мусульмане были вооружены до зубов.

[стр. 86]

В таких условиях полковник Бремон обнародовал 16 апреля 1919 г. распоряжение о возврате имущества вернувшимся из ссылки армянам. Согласно этому приказу, все имущество сосланных в 1915 г. киликийских армян, конфискованное турецкими властями и розданное местному населению, должно было быть возвращено в течение двух месяцев его владельцам. Армянам возвращались также их земельные участки, туркам же, приобретшим эти земли, Земельный банк выплачивал денежную компенсацию³³. Однако, как замечает американский историк профессор Гельмрайх, «возвратившиеся в свои бывшие жилища армяне натолкнулись на противодействие турецких властей, отрицавших их права на земли, которыми они ранее владели»³⁴.

Следует сказать, что этот приказ, изданный французскими властями, был сколь справедливым, столь же невыполнимым. Дело в том, что возврат имущества армянам мог быть осуществлен в обстановке осуждения преступлений, совершенных младотурецкой партией в годы первой мировой войны. Но ни султанское, ни кемалистское правительство этого не сделали. Представители султанского правительства, выступив на Парижской мирной конференции с критикой внутренней политики лидеров младотурок, по сути дела не раскрыли и не осудили их шовинистическую погромную политику³⁵. Более того, они поощряли деятельность бывших младотурецких преступников, выявив тем самым все фарисейство своих «признаний» в Париже.

Что касается кемалистских руководителей, то они с самого начала своей деятельности заняли шовинистическую позицию в этом вопросе. Выше говорилось о решениях Эрзерумского и Сивасского конгрессов. В речи, произнесенной М. Кемалем перед нотаблями Анкары 31 декабря 1919 г., эти решения получили дальнейшее развитие в смысле оправдания политики предшествующих правительств. «Ни один народ не проявлял больше уважения к верованиям и традициям иноверных элементов, чем наш народ. Можно даже сказать, что наш народ—единственный народ, уважающий религию и национальность тех, кто придерживается верований, отличных от его верований»,—утверждал он.

Далее шло фактическое оправдание зверств и преступлений, совершенных младотурками: «Все, что случилось с немусульманскими элементами, живущими в нашей стране, является результатом проводимой ими политики сепаратизма, политики, инспирированной иностранными интригами и представляющей собой злоупотребление теми привилегиями, которые мы им предоставили.

Во всяком случае, нежелательные события, которые имели место в Турции, имеют множество причин, множество извиняющих обстоятельств»³⁶ (курсив мой.—Р. С).

[стр. 87]

В том же 1919 г. кемалисты открыто высказали свое отношение к потерпевшей политический крах партии «Иттихад ве Теракки», оправдав вступление Турции в мировую войну и повлекшие за этим последствия, пытаясь взвалить вину за случившееся на отдельных лидеров младотурок. «В принципе мы не считаем правильным проявлять по отношению к партии «Единение и прогресс» полную враждебность, которая раздувается немусульманскими элементами и державами Антанты с политической целью»,— писал Кемаль военному министру стамбульского правительства³⁷. Такое заявление не было случайным, если учесть, что подавляющую часть делегатов Эрзерумского и Сивасского конгрессов составляли бывшие деятели младотурецкой партии³⁸.

Как подходили к этому вопросу английские военные и французские административные власти?

Представители этих властей как в самой Киликии, так и в оккупированных «восточных территориях» (Айнтаб, Урфа) неизменно отвергали требования о наказании виновников зверств и избиений под тем предлогом, что это вызовет смуту и нарушит спокойствие и порядок. Более того, они приходили в раздражение всякий раз, когда им представляли списки преступников³⁹.

Такой подход не мог, конечно, не поощрять преступные элементы, которые после окончания войны некоторое время вели себя сдержанно. «Турки и курды притихли было,—говорилось в корреспонденции из Амануса,—но когда они увидели, что преступные младотурецкие хозяева свободно разгуливают и даже поощряются, сами набрались смелости. Иттихадистские влиятельные ага, числом 70—80 из Берекета, Акбеза, Ислахие и Бахче провоцировали народ. «Имущество гяуров не возвращайте! Пусть приходят, забирают сами, если осмелятся»,—заявляли они.

В некоторых местностях Киликии в период англо-французского совместного правления, т. е. до ноября 1919 г., были созданы посреднические суды и следственные комиссии, деятельность которых, однако, не контролировалась, что отрицательно сказалось на положении христианского и особенно армянского населения. Прибывшая в мае 1919 г. в Мараш комиссия в составе одного рьяного иттихадистского деятеля в качестве прокурора и одного греческого чиновника как судьи для расследования махинаций и злоупотреблений, допущенных после депортации местных армян, ограничилась ознакомлением лишь с несколькими делами, не найдя ни одного человека, который был бы виновен в преступлениях против 50 тыс. армян г. Мараша и в похищении их имущества⁴⁰.

Упомянутая комиссия после долгого разбирательства выпустила на свободу одного курдского бека по имени Тапо, который

[стр. 88]

с целью грабежа организовал в местечке Айран-Пунар зверское уничтожение сосланных в 1915 г. из Эрзерума 800 армян. Армянский национальный союз в Адане послал ряд телеграмм в министерство иностранных дел в Константинополе, протестуя против решения комиссии, однако безуспешно.

Более того, турецкие судебные власти сами поощряли своих соотечественников советами не возвращать армянам собственность, которая попала в их руки незаконным путем. И те, кто захватил дома, земельные участки и имущество выселенных армян, сами не скрывали этого. Так, они признавали, что член местного суда Осман-эфенди советовал им не покидать домов, а другой член суда Ахмед-эфенди заявлял: «Пусть начнут судебное дело, я предприму все необходимое»⁴¹.

Вопрос о возвращении имущества служил поводом для острых столкновений в Дёртйоле, Хасанбейли, Аруние и других местах Киликии⁴². Поэтому нельзя согласиться с Пьером Реданом, утверждающим, что якобы «примирительные суды разрешили эту проблему и своими решениями удовлетворили все стороны»⁴³. Турецкие же авторы, как правило, обходят этот вопрос и лишь некоторые из них, как, например, известный социолог Доган Авджиоглу просто констатируют, что после высылки «около одного миллиона армян из своих мест оставленные ими усадьбы, дома, мастерские и т. д. перешли в руки турецких богачей»⁴⁴. Другой автор, Сабахаттин Селек, по этому вопросу пишет следующее: «Когда армяне из разных концов Анатолии изгонялись в сторону Сирии и Ирака, возникал и другой важный вопрос. Этот вопрос касался имущества сосланных армян. Правительство издало закон, согласно которому должны были быть созданы местные органы с целью организации распродажи оставленного армянами имущества. Вырученные таким образом деньги должны были быть переданы армянам после их возвращения. Однако в силу царившей тогда чрезвычайной обстановки и в результате причин личного порядка имели место большие злоупотребления. Появилось множество богачей, ставших хозяевами распроданного по очень низким ценам имущества армян. Богатство старых богачей умножилось»⁴⁵.

Неприемлем и подход Н. 3. Эфендиевой к этому вопросу. Она пишет: «Французы сознательно поручали армянам ограбление турецких домов, организацию погромов и т. д. Все это делалось с одной целью: разжечь национальную вражду, чтобы отвлечь внимание турецкого народа от истинных врагов их страны—французских оккупантов и вызвать ненависть турецкого населения к армянам»⁴⁶. Политика французских властей, безусловно, способствовала обострению межнациональных отношений, однако было бы

[стр. 89]

неправильно умолчать об антиармянской деятельности, развернутой иттихадистами в Киликии, а также о тех насилиях, которые допускали кемалистские чете против мирного армянского населения. Конечно, были случаи, когда армянские легионеры, потерявшие всех своих родных и близких, движимые чувством мести, сами совершали правосудие. Это вызвано было и тем обстоятельством, что со стороны турок ничего не было сделано для их успокоения. Отдельные судебные процессы, организованные над виновниками массовых депортаций и погромов, не дали ощутимых результатов: многих младотурок судили заочно, а приговоренных к смертной казни хоронили с такими почестями, что создавалось впечатление, будто судебные процессы имели своей целью ввести в заблуждение мировое общественное мнение, требовавшее строгого наказания организаторов геноцида армян⁴⁷. Турецкие власти Аданы и других мест Киликии не сделали никаких заявлений, и не предприняли никаких шагов, осуждавших шовинистическую политику младотурок. И это неудивительно, если учесть, что большинство из них были скрытыми ярыми иттихадистами.

Упуская из виду все эти обстоятельства, некоторые французские авторы обвиняют армянских легионеров в том, что они злоупотребляли хорошим отношением командования к ним. «Они (легионеры.—Р. С.) продолжали не понимать того,—пишет генерал Дюэ,—что мы защищали турок—наших вчерашних врагов от армян—наших всегдашних друзей»⁴⁸.

Рассмотрим подрывную деятельность младотурок в Киликии в связи с возникновением кемалистского движения.

Как было отмечено, после занятия Киликии английскими войсками, а затем утверждения там французской администрации султанские чиновники продолжали оставаться на своих должностях. Полковник Бремон отмечает, что в отличие от Сирии, где бывшие султанские должностные лица были смещены, в Киликии местная власть полностью осталась в руках бывших турецких правителей⁴⁹, многие из которых были рьяными младотурецкими деятелями. Временный вали (губернатор) Аданы Назым-бей и его чиновники организовали в городах и селах, входящих в этот вилайет, группы, примыкающие к комитету «Единение и прогресс», а известный младотурецкий деятель Нехат-паша поощрял создание «исламских союзов», направленных против христианского населения⁵⁰. Это делалось под видом защиты мусульман. Но способы этой «защиты», как отмечал Готро, «резюмировались в двух словах—провокация и клевета. Во всех злодеяниях заведомо обвинялись «армянские банды», в то время, как легион занял такую корректную позицию, что даже губернатор Аданы признал это. Невооруженным армянам,— продолжал автор,—приписывали

[стр. 90]

вину подготовки актов насилия против турок, в то время как происходило обратное. Проще было ответственность вероломно свалить на жертвы. В таком случае,— продолжает автор,— как избежать кровавых столкновений между вернувшимися несчастными сосланными и демобилизованными, дезертирами и всякого рода бродягами, которые, придя в местности, опустошенные войной, депортацией и погромами, становились владельцами домов и имущества армян»⁵¹.

Следует сказать, что английские военные власти в первой половине 1919 г. сделали некоторые попытки, направленные на пресечение деятельности младотурецкой партии в Киликии, но безуспешно. Так, в начале июня 1919 г. английский генерал Эндрю, прибыв в Мараш, пригласил к себе всех влиятельных иттихадистов города и потребовал от них распустить свои тайные организации. Последние дали обещания, но после его отъезда продолжали свою деятельность⁵².

Обстановка в Киликии еще более обострилась осенью 1919 г., когда после соглашения, подписанного 15 сентября между французским и английским правительствами⁵³, английские войска в Киликии и «восточных территориях»—Айнтабе, Урфе и Биреджике были заменены французскими. От имени представительного комитета обществ защиты прав М. Кемаль 12 ноября 1919 г. телеграммой выразил протест против французской оккупации⁵⁴. В это же время кемалисты начали энергичные действия в Киликии⁵⁵.

Почему кемалистское руководство, игнорируя англо-греческую опасность, обратило внимание прежде всего на Киликию, решив начать национальную войну именно с южного фронта?

Следует сказать, что в исторической литературе этот вопрос не нашел достаточного освещения. Непосредственный участник событий полковник Бремон в своих воспоминаниях писал, что побудительные причины этого шага кемалистов до сих пор остаются неясными. И все же он указывал на две вероятные причины.

1. Тот факт, что многие турецкие офицеры получили образование в Германии и еще недавно в союзе с немцами воевали против французов, вызвал особую ненависть к последним. Правда в прошлом имело место франко-турецкое сближение, но ясно было и то, что на протяжении 30 лет Турция «германизировалась», и последствия этого можно было ликвидировать лишь путем длительных и интенсивных усилий.

2. Французский оккупационный корпус в Киликии, находящийся в то время в заброшенном состоянии, был гораздо более притягательной мишенью, нежели греческая армия в Измире, многочисленная и хорошо снабженная боеприпасами⁵⁶.

[стр. 91]

Другой французский военный деятель, бывший командующий вооруженными силами на Ближнем Востоке, генерал Гуро также отмечал, что хотя целью националистов было вернуть себе Измир, а затем уж Киликию, Мустафа Кемаль не имея для этого достаточно сил (всего лишь две дивизии), не мог выступить против греческих войск, насчитывающих на Измирском фронте 120 тыс. человек и «повернул против французов»⁵⁷.

Ранее упомянутый Пьер Редан также видит единственную причину начала военных действий именно в слабой защищенности Аданского фронта, с той лишь разницей, что, по мнению автора, М. Кемаль в данном случае исходил из личного тщеславия: «М. Кемаль, решив, что Киликия несравненно слабее танками и самолетами, нежели греческая зона, стремился достичь успеха против французов, что было ему необходимо для укрепления своего авторитета»⁵⁸.

В противовес этому турецкая пресса не только не одобряла, но и осуждала этот шаг Кемаля, считая его «дипломатическим поражением». «Мы должны признать,— писал в газете «Пейями-Сабах» бывший министр внутренних дел Али Кемаль-бей,— что было крупной ошибкой для руководителей национальной армии идти на Киликию, в то время, когда оставались нерешенными вопрос Измира и другие проблемы»⁵⁹.

Своеобразно, но односторонне и объяснение военного историка Ремюза. Он пишет: «Против кого Мустафа Кемаль направит первые удары? Против Русской Армении? Против греков в Смирне? Против французов в Киликии? Дебаты в Бурбонском дворце раскрывают ему нашу нерешительность; по сравнению с греческой армией, насчитывающей 100 тыс. человек, наши войска малочисленны... Нашим постам недостает продовольствия, боеприпасов, снаряжения, а Фейсал интригует в Дамаске. Мустафа Кемаль принимает решение. Он займется греками позже, в настоящий же момент он будет сочетать свои действия против нас с выступлениями сторонников Фейсала»⁶⁰.

Из советских авторов этот вопрос затронул ленинградский турколог А. Д. Желтяков, по мнению которого решение Кемаля нанести первый удар иностранным интервентам в Киликии было обусловлено географическим положением Мараша, а также тем, что в городе имелись большие запасы пшеницы⁶¹.

Из приведенных выше мнений и высказываний единственным убедительным доводом можно считать превосходство греческих войск по сравнению с французскими в численном и материальном отношениях. Указанная Бремоном «особая ненависть» к французам в действительности не существовала, а немцам и вовсе не удалось заставить турок отказаться от своих традиционных фран-

[стр. 92]

кофильских настроений. Близким к истине является то, что турки питали вражду к французам постольку, поскольку французские представители выступали с «заверениями» о защите мирного армянского населения и даже провокационными заявлениями, будто они пришли в Киликию «лишь с намерением привести в порядок эту страну и отдать ее армянам»⁶².

Всестороннее изучение фактического материала приводит к выводу, что войну за независимость кемалисты начали именно с Киликии в силу следующих основных причин.

1. Выступление против хорошо вооруженной англичанами греческой армии в этот период могло иметь катастрофические последствия для кемалистов; реальных гарантий успеха не было, но в случае вполне вероятного поражения кемалистское движение могло быть дискредитировано и даже распасться.

2. Заменившие англичан французские военные силы в Киликии были несравненно слабее.

3. Кемалистскому руководству были хорошо известны особая заинтересованность французских финансовых кругов в турецких делах, их туркофильские настроения. В случае успеха, который кемалисты считали вполне вероятным, можно было бы достичь соглашения с Францией и, отделив ее от союзных держав, еще более углубить англо-французские противоречия⁶³.

4. Для реализации националистической программы, принятой на конгрессах в Эрзеруме и Сивасе, необходимо было какой-нибудь военной победой воодушевить народ, а это в тот период можно было сделать на южном фронте.

Помимо этого, как было показано выше, одной из самых основных задач, выдвинутых Эрзерумским и Сивасским конгрессами, было требование вести борьбу против создания путем самоопределения независимой Армении и консолидации таким образом армянского народа в едином государстве. Выступая на словах в пользу добровольного и свободного самоопределения всех наций, кемалисты на деле требовали права на самоопределение и на независимое существование исключительно для турок или туркоязычных народов. В то же время они решительно выступали против свободного волеизъявления угнетенных народов Османской империи—арабов⁶⁴, армян, курдов и др. Особо непримиримую позицию заняли кемалисты в вопросе самоопределения армянского народа.

Об этом свидетельствуют как многочисленные факты прошлого, так и недавно опубликованные материалы. Так, даже лорд Кинросс, автор в туркофильском духе написанной монографии об Ататюрке, отмечает, что последний нападал на великого визиря Дамад Ферид-пашу особенно из-за того, что тот согласился с принципом армянской автономии⁶⁵.

[стр. 93]

В вопросе освобождения от векового турецкого господства потенциальную опасность для турок представляла Киликия, где армяне, как было показано, составляли относительное большинство населения. Осенью 1919 г., т. е. в то время, когда кемалистское руководство вынесло решение первый удар направить против французов в Киликии, возвращение армян в свои родные места все еще продолжалось, и Кемаль, разумеется, опасался, что армяне, еще более увеличившись численно, будут бороться энергичнее за армянскую автономию в Киликии.

Последнее обстоятельство значительно ускорило реализацию решений националистов, которые зная хорошо, что турки в Киликии составляли меньшинство, а все магометане, вместе взятые,— относительное большинство, положили в основу своей политики религиозный принцип, разжигая вражду между мусульманским и армянским населением, выступая с откровенными призывами преследовать армян⁶⁶. В октябре—ноябре 1919 г. М. Кемаль обратился с воззваниями объединиться под знаменем ислама. Так, в воззвании от 9 октября 1919 г., обращенном к сирийцам, турецкий лидер призывал единоверцев «оставить в стороне распри и со всей силой выступить против тех предательских групп, которые хотят разделить нашу страну»⁶⁷. «Вы пожалеете, если не внемлете мне»⁶⁸, — предупреждал он.

Распространяемые кемалистскими деятелями в Киликии многочисленные прокламации и циркуляры преследовали ту же цель—разжечь фанатизм у местных мусульман, направив его, в в первую очередь, против армянского населения. Приведем одно из таких воззваний.

«О, народ ислама!... Турецкая интеллигенция была вынуждена вызвать к жизни огромное и замечательное национальное движение, основав партию по защите Анатолии и Румелии. Готовясь нанести первый удар по грекам Измира, она также собирается дать отпор армянским погромщикам Анти-Тавра.
О, месяцами лишенные покоя и счастья наши кровные братья, граждане, будьте уверены, что очень скоро эти черные испытания пройдут, и луна снова засветит на славном горизонте Тавра.

О, мир ислама! О, мусульманские турки! Проснитесь, пока вам слышен голос эзана, пока наша родина не наполнилась звуками церковных колоколов!»⁶⁹.

В такой напряженной обстановке французские войска в Киликии заменили англичан. 29 октября 1919 г. первый французский контингент заменил в Мараше уходящие английские войска. В его составе были одна рота 412-го пехотного полка под командованием капитана Фуке, первый батальон армянского легиона и кавалерийский взвод сенегальцев⁷⁰. Через месяц, 29 ноября, назна-

[стр. 94]

ченный французским администратором Марашского санджака капитан Андрэ, в сопровождении жандармского отряда (125 турок и черкесов, 25 армян, халдеев, ассирийцев) прибывает в Мараш⁷¹. Город в это время насчитывал 60 тыс. населения, из коих 40 тыс. мусулыман, в основном турки, 20 тысяч армян⁷². Обстановка в Марате была уже достаточно накалена. «Начиная с 19 ноября, — писал полковник Бремон, — когда Кемаль от имени обществ защиты прав Аданы, Мерсина, Джебель-Берекета и Сиса выразил протест против французской оккупации Айнтаба и Марата, стало очевидным, что мы находимся непосредственно в конфликте с Мустафой Кемалем»⁷³. Для организации восстания против французов была направлена в Мараш группа офицеров во главе с Кылыджем Али, «товарищем и другом Мустафа Кемаль-паши»⁷⁴. В самом городе уже несколько месяцев, как развернули энергичную пантуранистскую деятельность бывшие младотурецкие деятели во главе с лидером марашских иттихадистов доктором Мустафой. Этот последний и не скрывал, что их подпольные приготовления к восстанию равным образом направлены против армянского населения города. Доктор Мустафа выразил протест против замены английских войск французскими только по той причине, что в числе последних были и армяне⁷⁵. В состав местного комитета иттихадистов входили знатные лица Мараша Хасан Кадызадэ Хаджи, Коджабаш-оглу Омар, Хюдаи Тахсин, брат доктора Мустафы аптекарь Лютфи и др.

В начале декабря 1919 г. доктор Мустафа отправился в Эльбистан для встреч с находяшимися там кемалистскими деятелями. Одновременно он связался по проводу с находящимся в Сивасе М. Кемалем, воспользовавшись тем, что телеграфная линия здесь была вне контроля французской цензуры. Получив соответствующие указания М. Кемаля относительно передачи вооружения и боеприпасов силам националистов этого района, он возвратился в Мараш⁷⁶. К этому времени в городе было создано «Общество защиты прав Мараша», разработавшее программу борьбы против французов. Город был разбит на десять районов; в каждом из них создавались отделения упомянутого Общества, которое возглавлял черкес Аслан-бей. Эти общества стали распространять антифранцузские и антиармянские прокламации, выпускать рукописную газету. В каждом районе создавались вооруженные отряды-чете. К подготовительным работам была привлечена и местная жандармерия⁷⁷. Все эти мероприятия по подготовке к восстанию, как в самом городе, так и в окрестных деревнях, вдохновлялись кемалистами извне, через газету «Аdanaya dogru», являвшуюся их рупором⁷⁸. Атмосфера накалялась. Обеспокоенные тем, что мусульманское население вооружается, марашские армяне стали обращаться к французской админист-

[стр. 95]

рации, привлекая их внимание к надвигавшейся опасности и прося усилить местный гарнизон. Однако каждый раз французские власти успокаивали их словами: «Франция, которая поставила на колени Германию, велика и могущественна...»⁷⁹.

Следует сказать, что в эти критические для армян дни французские военные руководители проявляли удивительную беспечность, самоуверенность и незнание сложившейся обстановки. Те французские авторы, которые не задавались целью полностью оградить и оправдать политику своего правительства и военных властей в Киликии, признают факт недооценки ситуации. Одновременно они отмечают, что армяне своевременно предупреждали о нависшей катастрофе, о том, что мутесарриф раздает оружие, что винтовки и пулеметы прибывают на дне повозок, на верблюдах и т. д.⁸⁰. Полковник Р. Норман в своих воспоминаниях с опозданием констатирует, что в условиях интенсивной пропаганды националистов слабость французских войск становилась большой опасностью⁸¹.

«Средь бела дня,— пишет непосредственный очевидец происходившего, предводитель францисканских отцов в Мараше бельгиец Матерн Мюре,—кемалистские руководители, вкупе с местными властями, раздавали оружие и боеприпасы населению (мусульманскому.—Р. С.) города и его окрестностей, посылали пулеметы, готовили огневые точки в нишах стен и, наконец, строили баррикады...»⁸². Армяне продолжали получать тревожные сигналы о предстоящем нападении турецких чете. 6 декабря Национальный союз армян Мараша через французского тайного агента, турка по происхождению, получил сигнал о том, что турки собираются напасть на Мараш. Знатные армяне города созвали собрание, на котором часть присутствующих подвергла сомнению полученные сведения. Однако председатель Национального союза армян Мараша Арам Багдикян принял решение, пренебрегая опасностью, направиться в Адану и просить помощи у полковника Бремона. Последний обещает послать в Мараш дополнительные военные силы. Багдикян возвратился в Мараш 22 декабря, «когда турки города уже открыто угрожали французам и армянам»⁸³. К тому времени, 21 декабря, «Обшество защиты прав Мараша» обратилось с письмом к командующему французскими силами Мараша генералу Керету с требованием немедленно вывести из города все французские войска⁸⁴. 27 декабря в Мараше вспыхивает первое антифранцузское восстание. Сигналом к выступлению турецкого населения города послужило появление в Мараше организованной националистами в Эльбистане группы четников. Этот отряд, состоящий из ста всадников, ворвался в город и устремившись к цитадели водрузил там турецкий флаг и одно

[стр. 96]

из своих религиозных знамен—текке. Отряд исчез прежде, чем французы смогли сориентироваться и что-либо предпринять⁸⁵.

Турецкое население города — беднота, ремесленники, в основном низшие слои направили свой гнев в первую очередь против сотрудничавших с французами высшего мусульманского духовенства и богачей. Разъяренная толпа избила восьмидесятилетнего имама Дайи-задэ, который во время молитвы в Большой мечети Мараша призывал мусульман подчиниться французским оккупационным войскам⁸⁶. Затем толпа направилась к дому самого влиятельного лица в городе, крупного феодала-богача Баязит-задэ, угрожая расправиться с ним в случае дальнейшего сотрудничества с французами⁸⁷.

Дело в том, что французские оккупационные власти установили тесные связи и пытались опереться на высшее мусульманское духовенство, представителей знати и отдельных курдских шейхов Мараша, накопивших свое богатство грабежом и присвоением имущества армян во время их депортаций в 1915 г. Эти люди, опасаясь, что могут потерять свое состояние в связи с возвращением уцелевших армян, с одной стороны разжигали межнациональную вражду, натравливая турок на армян, с другой— сотрудничали с французскими административными и военными властями для получения их поддержки.

Оценивая выступление 27 декабря 1919 г., надо отметить, что оно прежде всего было направлено против сотрудничавшей с французами мусульманской верхушки, а не против всех эксплуататоров вообще. Некоторые исследователи без достаточных оснований придают этому движению слишком сильный социальный оттенок, исходя из того факта, что его участниками были в основном представители низших слоев населения города. Они например, в качестве доказательства приводят тот факт, что автор книги «Мараш в войне за независимость» А. Багдадлыоглу даже не упоминает о восстании 27 декабря, в то время как все французские авторы, в том числе участники интервенции, пишут об этом⁸⁸. Французские авторы, действительно, отмечают, что выступление 27 декабря было «движением низшего плебса, которое затопило нотаблей и служителей религии»⁸⁹. Но они и не скрывают, что городской «плебс» выступил против богатой верхушки именно по той причине, что она сотрудничала с французами. В то же время эти авторы подчеркивают, что «давление было извне», что оно возникло благодаря усилиям кемалистов. «Только простой народ оказал реальную поддержку,— пишет Бремон. Вместе с тем средние слои придерживались нерешительной позиции, а высокие руководители перешли на нашу сторону. Турецкие же чиновники ждали инструкции из Константинополя, чтобы сориентироваться,

[стр. 97]

и лишь некоторые из них питали открытую симпатию к кемалистам»⁹⁰.

Несмотря на то, что движение 27 декабря имело не непосредственную, а косвенную антифранцузскую направленность, т. е. его острие было направлено против временно сотрудничавших с французскими властями мусульманской верхушки и положившихся на покровительство этих властей армян, французская администрация Мараша подошла к случившемуся несерьезно и оказалась неспособной правильно и быстро сориентироваться. Капитан Андрэ, сразу же после этих событий связавшись по телефону с командующим французскими силами в Айнтабе полковником Фли-Сент-Мари, стал уверять его, что ничего опасного не произошло: «Это была только тревога. Нотабли склоняются в нашу сторону, а мутесарриф колеблется. Дайте мне триста человек, и я наведу порядок»⁹¹. Полковник, проявив беспечность, приглашает капитана Андрэ в Айнтаб для рассмотрения вопроса на месте, вместо того, чтобы оказать оперативную военную помощь.

30 декабря капитан Андрэ прибыл в Мараш и встретился с полковником Фли-Сент-Мари, который, однако, заявив, что не в состоянии решить вопрос оказания военной помощи, направил его в Адану к высшему командованию⁹². Французский историк дю Веу осуждает позицию, занятую полковником Сент-Мари: «Терялись ценные дни,— пишет он,— Мустафа Кемаль перенес свой главный штаб в Ангору. Он объявил «открытую охоту на армян», наводнил район своими всадниками, угрожал сиротскому дому в Аруние..., тремя сотнями чете отрезал в Пазарджике новую дорогу, ведущую в Айнтаб. И Сент-Мари не понял, ибо в разгар этого движения следовало прежде всего сохранить любой ценой порядок в Мараше, губернатор которого не должен был ни на мгновение покидать его»,⁹³.

С первых же дней нового года положение в Мараше еще более осложнилось. Капитан Андрэ так и не вернулся в город. На его место был назначен майор Морбио, а командующим французскими силами Мараша— майор Роз дез Ордон, контингент которого, состоящий из одого батальона, одной батареи, пол-эскадрона стрелков, в общей сложности 2 тыс. человек, был направлен верховным командованием для усиления находящихся в городе французских сил⁹⁴. К середине января 1920 г. французский гарнизон Мараша насчитывал 3 тыс. бойцов⁹⁵. Генерал Керет, в это время находившийся в Мараше, по распоряжению высшего командования взял на себя общее руководство войсками. Однако связь с высшим командованием была очень слабой, почти прервана. Телеграф не действовал, все аппараты находились в Бейруте, целая эскадрилья дивизии Керета осталась там же. «Не было даже почтовых голубей»,— признавал дю Веу. Мараш вторично был от-

[стр. 98]

резан от Аданы. Половина французской дивизии была парализована, слепа и нема»⁹⁶. До 21 января 1920 г., кроме упомянутых выше французских сил, в Мараше находилось около 500 армянских добровольцев, присутствие которых в городе было особенно не по душе турецким шовинистам, подготовлявшим план резни армян. Они распространяли ложные слухи о том, что якобы армянские добровольцы и легионеры создают напряженность в городе, что это они угрожают мусульманскому населению. Эта клевета распространялась с целью добиться вывода французским командованием армянских добровольцев из Мараша, оставив тем самым без защиты мирное население.

Следует отметить, что все беспристрастные авторы считают эти обвинения необоснованными. «Если легионеры в момент вступления в Киликию допустили репрессивные акты в Адане, Позанты и вдоль железной дороги, то они вели себя превосходно в Мараше и Айнтабе»⁹⁷,—отмечал Пьер Редан.

Еще одно свидетельство. «Среди легенд, распространяемых относительно событий на Ближнем Востоке,—писал Бремон,— была легенда о том, что причиной кемалистского восстания (в Мараше.—Р. С.) было использование армянских легионеров. Надо сказать правду. Армянский легион, сильно уменьшенный, насчитывал тогда всего два небольших батальона, всего 400—500 человек. И в колоннах он составлял незначительную единицу. И ни в Айнтабе, ни в Мараше легион не дал повода к недовольству. Французское командование даже объявило ему благодарность за хорошее поведение»⁹⁸. То же самое подтверждают Матерн Мюре⁹⁹ и другие.

Турецким шовинистам удалось, однако, достичь своей цели — удалить армянских легионеров из Мараша в критический для армян момент. 18 января 1920 г. посетившие Морбио турецкие нотабли города предъявили ему ультиматум с требованием прекратить вмешательство во все публичные дела и удалить из Мараша армянских добровольцев¹⁰⁰. Последний проявил нерешительность, придав еще большую смелость туркам. Морбио, сам навестив Джевдет-бея, у которого собрались 15 именитых граждан города, стал разъяснять им «создавшуюся в городе тревожную обстановку», тщетно пытаясь найти точки сближения. Джевдет-бей решительно заявил: «Невозможно, чтобы оккупация продолжалась»¹⁰¹. Пытаясь дать частичное удовлетворение ультиматуму турок, французский глава административной власти согласился на вывод из города армянских легионеров, отправив их в Ислахие «за боеприпасами и продовольствием».

Итак, 21 января в 5.30 час. утра из Марата был выведен армянский легион во главе с капитаном Фонтеном. В это же

[стр. 99]

время город покинуло соединение Дельмаса из 412-го пехотного полка, в составе которого были одна рота и взвод пулеметчиков¹⁰².

Изгнав из Марата армянских добровольцев, турки одновременно стали предлагать «дружбу и сотрудничество» армянскому населению города, заявляя при этом, что их вражда направлена исключительно против французов. Армянам даже предлагались определенные суммы, «как компенсация за поддержку турок»¹⁰³.

Могли, ли армяне довериться этим турецким «заверениям» и обещаниям, в то время как проливалась кровь их соотечественников за пределами Мараша, а сами они ежечасно сталкивались с угрозами о расправе? Конечно, нет! Но среди армянских нотаблей Мараша и членов Национального союза нашлись лица, которые попытались дезориентировать армянское население города в лишить его бдительности, проповедуя «великодушие» и «благоразумие» в тот момент, когда важно было подготовиться к вооруженной самообороне. С этой точки зрения, характерно обращение национального союза Мараша, в котором говорилось следующее:

«Соотечественники!
Будем говорить открыто. Бесполезные и неуместные выступления против турок могут даже провалить наше дело...

Признаем, что турки нанесли нам столько зла, что забыть это невозможно, но как истинные христиане, как разумные и сознательные люди мы должны простить их и мало-помалу, шаг за шагом стремиться к одной единственной цели—восстановлению наших прежних отношений с турками, ибо, какой бы оборот не приняли события в мире, мы вынуждены жить совместно с турками, а турки вынуждены жить совместно с нами. (?!—Р. С). Это является роковым. Верно то, что и мы имеем право потребовать, чтобы и турки осознали эту истину и рассуждали, как мы, чего, к сожалению, в настоящее время пока не видно, однако мы уверены, что настанет пора, когда и они, проникнувшись этой истиной, изменят свою непримиримую политику и враждебное отношение к нам и придут к настоящим гражданским взаимоотношениям.

Мы, как истинные христиане, как люди, которые правильнее и быстрее постигают требования прогресса и цивилизации, обязаны, не дожидаясь неопределенных изменений в далеком будущем, теперь же попытаться осуществить то, что должно сделать будущее.

Следовательно, мы настоятельно требуем и просим: 1) попытаться восстановить прежние торговые и деловые отношения с турками, в рамках справедливости обеспечив их интересы; 2) в связи с прибытием французских сил остерегаться острых, неуместных выступлений; 3) запретить употребление водки, вина и т. д.»¹⁰⁴ (курсив мой.—Р. С).

[стр. 100]

Это воззвание к армянскому населению Мараша, как видим, было далеко от оценки истинного положения вещей, оно вовсе не отражало требования времени, ибо добрые намерения и вообще все, что в нем предлагалось, было невозможно и неосуществимо в условиях создавшейся обстановки.

Таково было положение в Мараше, когда 21 января 1920 г. вспыхнуло давно подготавливаемое антифранцузское восстание, которое длилось до 11 февраля, дня бесславного отступления французских войск из Мараша.

О событиях в Мараше написано много в турецкой, французской, американской и армянской прессе того времени. Свои воспоминания предали гласности и непосредственные очевидцы и участники событий, которые освещаются и анализируются также в исторических трудах. Но не все работы, разумеется, дают правильное представление о происшедшем. Мемуары и свидетельства ряда очевидцев страдают тенденциозным подходом, преувеличенными оценками, необъективным изложением событий, нарочитым замалчиванием важных фактов и т. д. Эти недостатки присущи, в частности, автору книги «Мараш в войне за независимость» Адилю Багдадлыоглу, в которой полностью отсутствует научная объективность, подавляющая часть приведенных фактов не способствует воссозданию истинной картины происшедшего. Что же касается тех варварских актов, которые турки применяли против мирного армянского населения Мараша в течение 20-ти дней, то автор об этом вообще не говорит.

Изучение и сопоставление разносторонних материалов: архивных документов, опубликованных воспоминаний непосредственных участников событий, исследований и т. д. привело к заключению, что наиболее достоверными и внушающими доверие источниками могут служить воспоминания главного врача американской больницы в Мараше Мейбл Эвлин Эллиот, доктора Стенли Э. Керра, аббата Мюре, командира 412-го пехотного полка подполковника К. Тибо, а также книга О. Тер-Вартаняна. Поэтому изложение событий в целом дается на основе фактов и свидетельств названных авторов.

Восстание, как было уже сказано, началось 21 января 1920 г. В этот день к полудню находившийся в Мараше генерал Керет вызвал к себе турецких нотаблей города, в числе которых были мутесарриф (начальник округа), председатель муниципалитета, председатель торговой палаты, начальник жандармерии, комиссар полиции и несколько представителей мусульманского духовенства, и потребовал от них прекратить подготовку мятежа. Турецкие чиновники возразили, что французы не выполняют условий Мудросского перемирия; турецкое население испытывает

[стр. 101]

чувство беспокойства от того факта, что правительственное зданйе—конак занято французами, которые контролируют административную власть. Генерал Керет, отмечает Тибо, зная об их двурушничестве и лицемерии, о том, что это они подстрекали к мятежу, снабжая мусульман оружием и продовольствием, задерживает шесть человек из присутствующих в качестве заложников, в том числе начальника жандармерии с тем, чтобы «обсудить с ними условия умиротворения»¹⁰⁵. Остальные были выпущены на свободу. Не успели последние переступить порог, как выстрелы в сторону конака послужили сигналом к началу восстания, которое «было предусмотрено и готовилось в течение долгого времени»¹⁰⁶.

Вооруженные отряды, ожидавшие этого сигнала, мгновенно заполнили улицы и стали обстреливать патрульные службы французов, открыв огонь и по армянским кварталам¹⁰⁷. Армяне из кварталов со смешанным населением перебираются в чисто армянские кварталы, укрывшись в церквах, приютах, школах, в зданиях иностранных учреждений, в американской больнице, которые тут же окружаются турками¹⁰⁸. «План окружения точек концентрации французских войск и христианских кварталов был так хорошо разработан турками,—пишет Мюре,—что любая связь стала невозможной не только между дальними, ко и между соседними точками»¹⁰⁹. Погромщики врывались в дома армян, убивали поголовно всех, а дома сжигали, «чтобы уничтожить трупы»¹¹⁰.

«Слухи о резне армянских семей, к сожалению, были обоснованы,—замечает Тибо. Разведывательными данными, которые были подтверждены затем, установлено, что только во второй половине 21 января было вырезано две тысячи армян»¹¹¹.

Предположив, что сопротивление как французов, так и армян не будет иметь никакого успеха, турки на следующий день предъявили французскому командованию ультиматум, требуя сдачи всех боеприпасов, оружия и средств передвижения. Одновременно они потребовали, чтобы французские солдаты сдались, а офицеры покинули город¹¹². Ультиматум был отклонен и бои продолжались до 10 февраля, двадцать один день беспрерывно. «Это были дни ада, истребления, погромов,— пишет очевидец. Дни, которые могли свести с ума человека, если бы эти картины прошли перед его глазами»¹¹³.

Зверства и жестокости приняли новый размах с 23 января, когда вооруженные чете окрестных сел Мараша и кемалистские регулярные отряды под командованием Кылыджа Али хлынули в город. На следующий день они подожгли армянские кварталы, заставив жителей выйти из своих домов и убежищ. С этого времени пожары продолжались беспрерывно днем и ночью. «Большая часть сгоревших домов, это были дома христиан»,—свидетельст-

[стр. 102]

вует Мюре¹¹⁴. «Страшная картина: несчастные люди оказавшись в кольце огня, как сумасшедшие, метались по крышам, пока дома не рушились, и они не исчезали в пропасти пламени и дыма»¹¹⁵. «Однако из всех этих зрелищ самым чудовищным,—продолжает очевидец,—был поджог церкви Сурб Аствацацин. Эта церковь находилась на холме, неподалеку от нашего монастыря. Там нашли укрытие 50 французских и армянских бойцов и 2 тыс. беженцев. Полное уничтожение церкви и нашедших там прибежище людей потребовало у турецких повстанцев восемь дней изнурительной работы, и я из окна монастыря в бинокль наблюдал происходившую перед моими глазами трагедию»¹¹⁶.

В конце концов исступленная толпа фанатиков обливает керосином купол церкви и поджигает ее. Керосин до такой степени пропитал землю навеса, что, воспламенившись, поджег балки, «и с этой минуты вся надежда на спасение исчезла... Тех христиан, которые выбегали из церкви, турки истребляли, оставшиеся же внутри—погибали в пламени огня... Почти никто из них не уцелел. Описать то, что выпало на долю христианского населения, мучительная задача. Это история долгого мученичества»,—заключает очевидец¹¹⁷.

О нечеловеческих, варварских актах, совершенных над армянским населением Мараша, рассказывает другая очевидица– Мейбл Эллиот¹¹⁸. Последняя замечает, что турки особую жестокость проявляли к представителям мужского пола, нещадно истребляя исключительно всех— как зрелых мужчин, так и стариков и мальчиков.

«Иногда я обвиняла армянских мужчин в том, что они в отдельных случаях бросали женщин и детей, пытаясь спасти свою жизнь,—пишет она. Теперь я вижу, что ошиблась: просто-напросто инстинкт сохранения рода заставлял их поступать таким образом потому, что турки стремились в первую очередь уничтожить мужчин и младенцев мужского пола, а женщинам иногда давали возможность спастись, зная, что их дети все равно станут турками. Поэтому первым долгом армянской женщины было спасение мужчин и мальчиков...»¹¹⁹.

Та же участь постигла и беззащитных женщин и детей, укрывшихся в церкви Сурб Геворк. «Из наших позиций в помещении миссии,— пишет доктор Керр,—мы стали очевидцами этого большого пожара, но нам было неизвестно, что Сурб Геворк стал погребальным костром для нескольких тысяч армян»¹²⁰. Он же рассказывает, как турецкие снайперы вели огонь из минаретов по огромной толпе беженцев, скопившихся у американского колледжа после того, как французы в оборонительных целях разрушили дома одного из армянских кварталов¹²¹.

[стр. 103]

Следует отметить, что армянское население Мараша, уверовав в силу французского оружия, не предусмотрело средства для самообороны. И все же, встав лицом к лицу с опасностью полного истребления, оно смогло в некоторых случаях сгруппироваться и вместе с армянскими добровольцами дать достойный отпор погромщикам¹²². «Проблема обороны для армян осложнялась тем фактом,—пишет доктор Керр,—что христиане не были собраны в отдельном квартале, а турки к тому же имели доступ к оружию, поступившему под руководством Мустафы Кемаля в период перемирия и сданному на хранение местной жандармерии»¹²³.

Становясь очевидцами сожжения армянских кварталов одного за другим в то время, как «французские командиры отказывались использовать свои войска для спасения христианского населения»¹²⁴, несколько членов персонала американской больницы в Мараше делают попытку выступить с посредничеством между турками и французами. 5 февраля, заручившись согласием генерала Керета, представители американского госпиталя доктор Лиман, доктор Вильсон, доктор Кратерн и доктор Керр встретились с именитыми турками и религиозными вождями Мараша. В результате было подготовлено два письма, одно из которых передали мутесаррифу. Последний ответил письменно вежливым отказом, указав, что «конфликт—это не дело местных властей, а спорный вопрос национального масштаба. Следовательно, любое предложение о мире должно идти от национальных лидеров»¹²⁵.

Истребление мирных жителей продолжалось, когда б февраля кратковременное воодушевление охватило марашских армян. В это утро над городом пролетел французский самолет, сбросив пакет, который, однако, упал на участок, контролируемый турками¹²⁶. А на следующий день, 7 февраля, к 12 часам появилась большая колонна под командованием полковника Нормана в составе трех пехотных батальонов алжирцев, четырех кавалерийских эскадронов и двух батарей. Колонна шла из Ислахие на помощь французскому гарнизону в Мараше¹²⁷. В последующие дни боев явное преимущество было уже на стороне французов. 8 февраля турки были выбиты из своих позиций в северной части города, и в тот же день произошло соединение частей Нормана с силами генерала Керета. Турецкие чете и регулярные кемалистские отряды, не выдержав орудийного огня, разбежались. А. Багдадлыоглу признает, что Кылыч Али остался без войск¹²⁸. Американский очевидец доктор Керр также отмечает, что турецкое сопротивление было сломлено, и силы националистов начали оставлять город¹²⁹. Убедившись, что им не удастся одолеть французские силы, главари восстания и городские нотабли 9 февраля через главного врача американской больницы Вильсона обратились к французскому командованию с просьбой принять их представителя

[стр. 104]

доктора Мустафу. Передав генералу Керету это предложение, доктор Вильсон добавил: «Турки капитулируют»¹³⁰.

«Всякий, кто сохранил еще ясность ума,—пишет по этому поводу дю Веу,—безотлагательно принял бы доктора Мустафу. Но Керет отложил эта на следующий день, с тем, чтобы предварительно переговорить с полковником Норманом»¹³¹.

Поздно вечером того же дня Керет сам направляется за черту города в ставку полковника Нормана, будучи извещен последним, что его колонна не привезла ни продовольствия, ни боеприпасов, а лишь указание гарнизону покинуть Мараш, если положение не изменится в течение 24 часов¹³². В этом последнем случае предусматривалось оставить в городе соответствующую войсковую часть, состав которой должен был определить сам генерал Керет¹³³. К 23-м часам Керет возвратился на свой пост командования и отдал приказ о подготовке эвакуации войск из Мараша. А на следующий день, 10 февраля, он принял доктора Мустафу, который с белым флагом в руках явился в его ставку в помещении американского колледжа. В присутствии подполковника Тибо Керет продиктовал условия капитуляции: прекращение огня, сдача оружия, а также выдача двухсот турок, отличившихся в боях в Мараше¹³⁴. Кроме того, он заявил Мустафе, что эти условия будут подтверждены в ноте, которую на следующий день передаст ему доктор Вильсон¹³⁵. Турецкий лидер принял продиктованные Керетом условия и обещал явиться на следующий день для получения письменных пунктов капитуляции. Однако по дороге доктор Мустафа был убит¹³⁶.

Итак, как было сказано, независимо от готовности турок капитулировать, генерал Керет отдал приказ об эвакуации французских войск из Мараша. Этот шаг французского генерала в свое время был оценен «непонятной, ничем не объяснимой загадкой», став предметом острых споров и обсуждений в официальных кругах и широкой общественности. К этому вопросу возвращаются в своих мемуарах непосредственные участники событий, очевидцы, а также ряд исследователей как зарубежных, так и советских. Однако по сегодняшний день нет убедительного ответа нз вопрос о том, каковы были причины бесславного ухода французских войск из Мараша.

Сам Керет не писал мемуаров и публично не высказывался относительно того, что заставило его отдать приказ об отступлении. Однако он сделал следующее признание аббату Мюре. 11 февраля 1920 г. когда покинувшие Мараш французские части прибыли в Эльоглу, аббат Мюре спросил у Керета о причинах принятия им рокового решения. Генерал ответил, что он «вынужден был повиноваться»¹³⁷. На следующий день, 12 февраля, гене-

[стр. 105]

рал Керет повторил аббату Мюре свой ответ, сказав, что «вынужден был подчиниться данному ему приказу»¹³⁸.

В отличие от Керета другой непосредственный участник «марашской драмы» полковник Норман назвал имена лиц, давших распоряжения об эвакуации Мараша. В своем личном отчете об этой операции он писал, что 8 февраля 1920 г. оптической сигнализацией было сообщено генералу Керету о распоряжении генерала Дюфио и что он посоветовал Керету немедленно эвакуировать свой гарнизон, если тут же не наступит умиротворение, т. к. он не сможет оказать помощи. Свою позицию Норман аргументировал тем, что его войска истратили все продовольственные запасы и поэтому лучше было эвакуировать город, а затем вернуться с пополненными боеприпасами и продовольствием, достаточными для того, чтобы гарантировать безопасное положение в будущем¹³⁹. В своей статье, напечатанной в декабре 1920 г., Норман приводил дополнительные доводы, которые побудили его к снятию осады Мараша и отступлению. Говоря о том, что именно он сообщил Керету об инструкциях генерала Гуро, внушив Керету необходимость ухода из Мараша, он добавлял следующее: «Моя колонна—последний свободный резерв в Сирии. Франция больше ничего не сможет послать. Надо отступить, чтобы концентрироваться»¹⁴⁰. Пытаясь обосновать неизбежность оставления Мараша, Норман писал: «Отсутствие продовольствия, невозможность обеспечения снабжением, недостаток ресурсов, средств передвижения, а также густой снег, покрывший весь край привели к мгновенной эвакуации, которая стала окончательной»¹⁴¹.

Таким образом, оба военачальника, генерал Керет—косвенно, а полковник Норман—прямо, ссылались на указания, полученные ими от вышестоящего командования—генерала Гуро из Бейрута и генерала Дюфио из Аданы. Между тем участник событий французский историк дю Веу, первым написавший обстоятельную монографию о событиях этого периода, опровергает причастность Дюфио к эвакуации Мараша, ссылаясь на письмо, написанное ему главой французской административной службы в Киликии Эд. Бремоном. Последний так разъяснял этот вопрос: «Генералом Дюфио были даны распоряжения, которые не предполагали эвакуацию. Норман возвращался из Бейрута, и он получил свое задание от Гуро. В Адане мы ничего не знали о том, что происходило на самом деле. Генерал Дюфио узнал об эвакуации лишь после того, как он увидел прибытие колонны Нормана. Но до отправки последней (в Мараш.—Р. С.) продолжал Бремон,— мы были очень удивлены, получив телеграмму Гуро, в которой говорилось: «Само собой разумеется, что речь идет не об эвакуации Мараша». «И генерал Дюфио,—продолжал Бремон,—сказал мне: «Но почему же он телеграфирует мне подобное? Никто ни-

[стр. 106]

когда не думал об этом»¹⁴². «Эта телеграмма, однако, была для отвода глаз»¹⁴³,—заключал Бремон.

Итак, Бремон указывал на то, что приказ об эвакуации Мараша фактически исходил от генерала Гуро. В воспоминаниях же, опубликованных задолго до приведенного выше письма, Бремон называл «загадкой» принятое совместно Керетом и Норманом решение о выводе войск из Мараша, категорически отвергая при этом причастность к этому высшего командования.

«Решение было принято не в Бейруте и не в Адане, а в Мараше»¹⁴⁴,—утверждал Бремон, добавляя, что эту «загадку» можно было бы сразу разрешить при наличии телефонной связи. «Вне всякого сомнения,—писал он,—что если бы в Мараше существовал беспроволочный телефон, с помощью которого поддерживалась бы постоянная связь с Аданой, то, безусловно, был бы дан приказ не оставлять город»¹⁴⁵.

Позднее, отвечая автору книги «Вечная жертва европейской дипломатии», марсельскому деятелю Араму Тюрабяну, Бремон фактически опровергал то, о чем писал в своих воспоминаниях, указав, что приказ об отступлении был дан с ведома высшего французского командования, а конкретнее, исходил от генерала Гуро. «Оставление Мараша было санкционировано полковником Норманом, который, получив личные инструкции генерала Гуро, прибыл из Бейрута, чтобы взять на себя командование колонной. Следовательно, логичнее думать,—заключал Бремон,—что эвакуация исходила от воли Гуро, хотя это было завуалировано в телеграмме, поступившей после того, как эвакуация завершилась»¹⁴⁶. Пытаясь «на всякий случай» снять с себя всякую ответственность за марашскую драму», Бремон снова затемнил вопрос: «Я не имел никакого влияния на дела Мараша с точки зрения военной. Колонна была сфорхмирована генералом Дюфио (курсив мой—Р. С). Полковник Норман не то что привез с собой приказ об эвакуации, а сам издал его»¹⁴⁷.

Другой непосредственный участник марашских событий, подполковник Тибо, также обходит вопрос о том, кто же дал указание об уходе французских войск из Мараша. Однако он подтверждает, что заботой Нормана было скорее двинуться дальше. Об этом сообщил ему и Керету капитан Бонуврие, который, возвратившись от Нормана на командный пункт, доложил, что тот «намеревается пуститься в дорогу к Ислахие в полночь 9 февраля, т. к. его войска направляются на Восток, где также вспыхнула восстание»¹⁴⁸ (имеется в виду восстание в Урфе.—Р. С).

Таким образом, основные участники марашских событий так или иначе признают, что они, как военные, вынуждены были исполнять данный им свыше приказ. В то же время они уходят от рассмотрения этой военной акции в контексте с политикой пра-

[стр. 107]

вящих кругов своей страны. Избегает этого и Поль дю Веу, пытаясь всю вину за свершившееся взвалить на одного Керета: «Керет, человек слабый и жалкий... не поверил в искренность доктора Мустафы, в готовности турок сдаться не на словах, а на деле, и на удивление истории капитулировал перед мятежниками, которые сами капитулировали»¹⁴⁹. Поведение генерала Керета считает непонятным, результатом какого-то «таинственного вмешательства» и М. Пайарес¹⁵⁰, который также ничего не говорит о побудительных причинах бегства французов из Мараша. А лорд Кинросс отступление французских войск из Мараша считает результатом «приказа, пришедшего из необъяснимого источника»¹⁵¹. В работах зарубежных армянских авторов, посвященных Киликии или истории города Мараша, также нет анализа причин эвакуации французских войск. Многие авторы считают ее результатом «громадного военного просчета», «непонятным тактическим шагом», «загадкой», «вечно необъяснимым отступлением» и т. д.¹⁵²

Среди работ иностранных авторов в этом смысле представляет интерес обстоятельный труд уже упомянутого очевидца доктора Стенли Керра «Львы Мараша», автор которой критически использовал рассказы и свидетельства совершенно разных очевидцев и участников событий: турок, французов, американцев, армян, а также свои личные наблюдения, изложенные в письмах, написанных сразу же после снятия осады Мараша. Сложившуюся к 10 февраля 1920 г. ситуацию автор передает следующим образом: «Генерал (Керет.—Р. С.) стоял перед дилеммой. Как вышестоящий офицер и командующий марашским гарнизоном, именно он, а не полковник Норман, был компетентен решать вопрос о том, покинуть или не покинуть Мараш. С другой стороны, полковник (Норман.—Р. С), одолев турецкое сопротивление в Мараше, имел право вернуться обратно в Ислахие»¹⁵³. Далее автор пишет: «Генерал Керет стал определять, может ли он держать Мараш после ухода колонны полковника Нормана. Припасов хватило бы на четыре дня боев. Все планы удовлетворить свои военные нужды через Бель-Пунар и Айнтаб разрушены. Согласно Норману, никакого конвоя не будет отправлено из Ислахие в ближайшем будущем. Если даже мир восстановится, останется опасность, что турки могут возобновить борьбу, после того, как увидят, что колонна Нормана ушла. К тому же турки ждут подкрепления из Диарбекира. И еще майор Корнелу вывел из города свои силы— тринадцать с половиной рот и присоединился к колонне Нормана без разрешения своего командира — генерала Керета. Эти войска можно было вернуть обратно в Мараш только после консультации с генералом Дюфио. Однако аппарата радиосвязи у Нормана не было...»¹⁵⁴.

[стр. 108]

Итак, автор, в отличие от дю Веу, пытается объяснить вынужденный характер предпринятых Керетом шагов, приведших к эвакуации Мараша. Вместе с тем он старается обосновать и закономерность прихода и мгновенного ухода Нормана. Нет у него только попытки установить связь данной акции французских военных с политикой их правительства.

Действительно ли было «загадочно», «таинственно», «непонятно» и «нелогично» отступление французских оккупантов из Мараша? Конечно, нет!

Анализ приведенного выше материала в свете конкретных внешнеполитических шагов французских правящих кругов приводит к заключению, что уход французских войск из Мараша отнюдь не был случайным, как это пытаются представить французские авторы, но логическим концом ближневосточной политики Франции. В предыдущей главе были раскрыты дипломатические зигзаги французской политики, в частности, в вопросе о Киликии. Марашская эвакуация еще раз показала, что Киликия в планах французских империалистов занимала подчиненное положение по сравнению с Сирией. Приведенное выше признание полковника Нормана о том, что необходимо было сохранить колонну, как резервную силу для Сирии, весьма характерно в этом отношении. Киликия, безусловно, была «лакомым куском» для французских империалистов, однако ее сохранение было связано с гораздо большими трудностями и испытаниями, нежели это казалось французским колониальным кругам. Между тем, Киликия для Франции не имела того значения, что Сирия, поэтому, столкнувшись с первым серьезным препятствием в Мараше, они предпочли отступить, чтобы сосредоточиться в Сирии и закрепиться там, в своей единственной подмандатной стране. Эвакуация Мараша, таким образом, стала началом вывода всех французских оккупационных войск из Киликии.

Поэтому трудно согласиться с А. Д. Желтяковым и Н. З. Эфендиевой, которые подходят к вопросу о причинах эвакуации Мараша без учета внешнеполитических факторов. Так, А. Д. Желтяков находит, что «настоящей причиной спешного побега французских войск из Мараша было реальное соотношение оккупантов и турецких сил в Мараше и его окрестностях»¹⁵⁵. Однако автор свое заключение не подкрепляет фактами. Наоборот, приведенные им же, а также многие другие факты подтверждают, что после прибытия колонны полковника Нормана «в турецком лагере создалась кризисная ситуация»¹⁵⁶. Большая часть регулярных кемалистских сил рассеялась, турки были обескуражены¹⁵⁷.

Н. Эфендиева отступление французских войск из Мараша также объясняет их военной слабостью. Автор пишет: «Планы руководства национальными силами не составляли секрета для

[стр. 109]

генерала Керета. Вести, полученные из других районов, тоже были неутешительны. Норман не рисковал войти в Мараш, и Керет знал, что если группа Нормана отступит, его собственные войска попадут в окружение и будут обречены на гибель. Поэтому он решил отступить»¹⁵⁸.

Сделав такой вывод, автор не отвечает на вопрос, почему колонна Нормана, не успев войти в Мараш, должна была тут же отступить, если ее целью было оказать помощь войскам Керета. Факты говорят об обратном: с появлением колонны Нормана французы получили явное преимущество над турками, которые фактически капитулировали. Значит, причина крылась не в военной слабости французов, а в том, что вывод войск из Мараша принципиально был решен главнокомандующим французскими силами на Ближнем Востоке генералом Гуро, разумеется, не без согласия своего правительства.

Итак, в ночь на 11 февраля 1920 г. генерал Керет привел в действие данный им приказ о выводе французских войск из Мараша, распорядившись держать его, как военную тайну, в строгом секрете от армянского населения. Между тем, уже с утра 9 февраля стали распространяться слухи об уходе французов. «На обращения армян, обезумевших от этих слухов,— пишет очевидец,— давались ответы, что им нечего бояться, т. к. власти позаботились об их судьбе и сделают для них все, что возможно»¹⁵⁹. В это же утро делегация армян пришла в резиденцию доктора Лимана с вопросом: «Правда ли, что французы планируют покинуть Мараш?» Присутствующие врачи рассмеялись: «Почему они должны уйти? Они же выиграли сражение!»¹⁶⁰. Однако в полдень того же дня слух был подтвержден майором Роз дез Ордоном, навестившим персонал американской миссии. В связи с этим жена Вильсона сделала заметку в дневнике: «Мы ничего не дали почувствовать, но наши сердца похолодели, т. к. мы знали, что это кончится резней оставшихся армян»¹⁶¹.

Упомянутый Лиман, первым сообщивший об уходе французов руководителю повстанцев Кылыджу Али, еще сомневающемуся в таком шаге французов, обратился к нему со следующими словами: «У вас обычай—тот, кто приносит добрые вести, имеет право-обратиться с просьбой». Кылыдж Али обещал выполнить его просьбу.—«Я прошу вас прекратить резню христиан»... «Эта просьба конечно не была выполнена»,—завершает свой рассказ очевидец¹⁶².

Армянское население не поверило бы подобным обещаниям и не осталось бы в городе после ухода французов, если бы оно своевременно было извещено об этом. Поэтому за французами смогли последовать лишь те, кто укрылся вблизи французских позиций. Этим армянам, численностью около 5 тыс. человек¹⁶³, Керет

[стр. 110]

разрешил последовать за войсками, бросив остальных на произвол судьбы. Увидев отходящие войска, около двух тысяч безоружных армян, в основном женщины, дети и старики, нашедшие приют в протестанской церкви, попытались догнать их, но все они были вырезаны отрядами преследовавших их четников и озверевшей толпы¹⁶⁴. Еще большие испытания выпали на долю мирных жителей, «бежавших от варварства турок». «Плачевной была ссылка стариков, женщин и детей,—отмечает Тибо. Большая часть их погибла...»¹⁶⁵. Много сотен беженцев-армян погибло от пурги и морозов, которые достигали 18 градусов. «Вся дорога от Бель-Пунара до Ислахие, продолжает очевидец, была завалена трупами армян, которые погибли во время рокового отступления из Мараша»¹⁶⁶.

«Даже мгновенный отдых означал гибель,—рассказывает Мюре.—Несчастные люди, пытавшиеся хоть на миг присесть, чтобы передохнуть, уже не в состоянии были подняться. По всей дороге кроме трупов ничего не было... Было просто ужасно наблюдать те душераздирающие сцены, которые открывались нам на протяжении всего пути от Бель-Пунара до станции Ислахие»¹⁶⁷.

«Картина не поддавалась описанию,— пишет другой очевидец,— американский врач Мейбл Эвлин Эллиот.— Охваченные ужасом пять тысяч беженцев пустились в дорогу. Ржание лошадей, крик матерей, потерявших своих детей, плач младенцев, ищущих своих матерей, лязг орудийных лафетов, шум и крик офицеров и пурга... И так четырнадцать часов подряд»¹⁶⁸.

«Обессилевшие матери,—продолжает Эллиот,—больше ничего не чувствуя, несли на своих спинах замерзших младенцев, пока сами обледеневшие не падали на снег...»¹⁶⁹.

Описывая страдания марашских армян, автор заключает, что марашское отступление не следует рассматривать как частное бедствие, нарушившее благополучие и покой людей, каковыми были, например, пожар в Сан-Франциско или потоп Джальвестона. «Этот народ,—пишет Эллиот,—в годы войны прошел в Турции через избиения и депортацию, шесть лет страдал и умирал, как страдал и умирал на дороге в Ислахие... И марашское отступление было для армян возобновлением старой истории, началом тех скитаний и мук, которые все еще не кончились»¹⁷⁰.

К этим трудностям пути прибавлялось и недовольство французских солдат и большинства офицеров тем, что беженцы следовали за ними. К ним не был прикреплен арьергардный эскорт, и при переправах или переходах через мосты армяне оставались в конце колонны, незащищенными¹⁷¹.

15 февраля 1920 г. отступающие французские войска и уцелевшие в дороге армянские беженцы достигли Ислахие, откуда они поездом добрались до Аданы. «Даже в Ислахие,—свидетель-

[стр. 111]

ствует очевидец,— французские солдаты, а также офицеры всякий раз, когда встречали армянских беженцев, не упускали случая осыпать их бранью и оскорблениями»¹⁷².

После начала эвакуации Мараша и до прибытия на станцию Ислахие армяне, по разным данным, потеряли от 3-х до 5-ти тыс. человек, а французы—1200 убитыми и ранеными¹⁷³.

Что же касается общего количества потерь армянского населения как во время боев в Мараше, так и в пути изгнания, мы здесь встречаемся с противоречивыми данными¹⁷⁴. Сопоставление данных, взятых из разных источников, приводит к выводу, что число армян, погибших от турецкого ятагана и в пути бегства составило более 12 тысяч (из общего числа 22 тыс.), ибо, по достоверным данным, после ухода французов в городе оставалось менее 8 тыс. армян и около 2-х тыс. человек достигли Ислахие. Число уцелевших, таким образом, не превышало 10 тысяч человек.

Уцелевшим в Мараше армянам, однако, не пришлось долго оставаться в родном городе. После ухода французских оккупационных войск городская чернь, вдохновляемая турецкими властями, стала преследовать мирных, безоружных жителей, выводить путем обмана молодых людей из города и убивать, сажать в тюрьмы и т. д. В городе появились объявления: «Армяне! Пока вы живы и пока есть время, убирайтесь из города и из страны...» Несмотря на заверения турецких властей о том, что в Мараше восстановилось «нормальное» положение, как пишет очевидец, «всякий, кто жил в Мараше в это время, мог засвидетельствовать, что все армяне заперлись в стенах своих церквей до конца февраля... В течение этого времени турецкое население грабило дома армян»¹⁷⁵. Последние настолько ослабли от голода, что не могли двигаться. Иностранные миссионеры и врачи американской больницы делали тщетные попытки раздобыть для них пищу. «Никто не хотел продавать нам зерна или что-либо другое,—пишет доктор Керр. Не достигнув успеха в своих попытках уничтожить армян, турки теперь надеялись уморить их голодом»¹⁷⁶.

К тому же в городе распространились ложные слухи о намерении французов вернуться обратно в Мараш. 22 июня 1920 г. дервиш Али Джезар во время богослужения в Улу Джами—большой мечети сказал, что якобы французские войска приближаются к Марашу и необходимо сражаться против них. «Но в первую очередь,—добавил он,—должны быть уничтожены враги в самом городе»¹⁷⁷. Армянам пришлось снова запереться в оставшихся неразрушенными церквах, в американской миссии и в немецком госпитале¹⁷⁸.

При создавшихся условиях марашские армяне не могли дольше оставаться в родном городе и вынуждены были в массовом порядке покинуть его и искать приют у гостеприимных ара-

[стр. 112]

бов в Халебе, Дамаске, Бейруте и других городах Ближнего Востока.

При оценке событий в Мараше большинство французских авторов подходит к вопросу с точки зрения падения авторитета Франции на Ближнем Востоке, выдвигая на первый план соображения престижного характера.

«Наш престиж требовал, чтобы мы взяли обратно Мараш. Но никто и не думал об этом»,—пишет Ремюза¹⁷⁹.

«Потеря Мараша была страшным ударом по нашему авторитету»,—добавлял Бремон¹⁸⁰.

«Марашская драма,— писал Пайарес,— одна из самых печальных страниц нашей истории. Быть может, никогда не станет известно о закулисной стороне этого дела, и это лучше с точки зрения нашей национальной чести»¹⁸¹. Ту же мысль проводят историк Тести и другие авторы, не придавая значения тому, каким бедствием обернулась французская политика армянскому населению Киликии¹⁸².

Однако ни один из указанных авторов не пытался, по крайней мере, отрицать ту истину, что отступление французских войск из Мараша привело к гибели тысяч невинных людей, как это делал небезызвестный Пьер Лоти. Искажая исторические факты, он заявил, что «легенды о резне армян в Мараше являются самой циничной клеветой, выдуманной с целью служения самым крайним антифранцузским шагам»¹⁸³.

Крайне тенденциозной и полностью противоречащей истине является и оценка, данная событиям в Мараше М. Кемалем.

«Утверждения относительно армянских погромов, несомненно, не отражали действительного положения вещей,—безапелляционно заявил он на II съезде Народно-республиканской партии в 1927 г.— Как раз наоборот. В южных районах армяне, вооруженные иностранными войсками и осмелевшие, благодаря получаемой ими поддержке, притесняли мусульман. Движимые чувством мести, они повсюду проводили политику резни и истребления турецкого населения. Таким образом произошла трагедия в Мараше. Объединившись с иностранными войсками, армяне орудийными выстрелами и пулеметным огнем до основания разрушили такой старый мусульманский город, как Мараш.

Они убили тысячи невинных и беззащитных матерей и детей. Именно армяне были творцами этой дикости, не имевшей прецедента в истории. Мусульмане стали сопротивляться и защищаться только для того, чтобы охранить свою честь и свою жизнь. Телеграмма, посланная своему представителю американцами, оставшимися вместе с мусульманами в городе все двенадцать дней, пока продолжалась резня, в ясной и не вызывающей сомнений форме назвала виновников этой трагедии.

[стр. 113]

Мусульмане Аданского вилайета ежеминутно подвергались риску истребления со стороны вооруженных с ног до головы армян.

Эта политика угнетения и истребления мусульман, которые требовали только обеспечения своей жизни и независимости, должна была привлечь внимание и вызвать сострадание цивилизованного человечества. Как можно было в этих условиях принимать всерьез утверждения, которые противоречили тому, что происходило на самом деле»¹⁸⁴ (курсив мой.—Р. С.).

Мировое общественное мнение, однако, очень скоро убедилось, кто были истинными «творцами» «марашской трагедии». Эти события нашли широкий резонанс в ряде стран, вызвав протесты общественности против нового насилия в отношении уцелевших после геноцида 1915 г. армян.

В английской палате общин Ллойд Джорджу был сделан запрос, какие меры принимаются для обеспечения безопасности христиан. Английский премьер-министр ответил, что якобы французское правительство предусмотрело срочные меры для отправки пополнений генералу Гуро «с целью стабилизации положения и предотвращения новых нападений против армян»¹⁸⁵. А на заседании палаты лордов 11 марта 1920 г. с критикой политики союзных держав выступил лорд Брайс, обвинив свое правительство в том, что английские войска, захватив Киликию, не обезоружили турецкие армии и не потребовали освобождения территорий Армении и Киликии из-под турецкого суверенитета для защиты безопасности христианского населения¹⁸⁶. Отвечая лорду Брайсу, министр иностранных дел Керзон пытался заверить палату, что Франция не намеревается отказываться от своих определенных обязательств защиты армян и что безопасность меньшинств этого района, т. е. Киликии, будет ею обеспечена¹⁸⁷.

Подобными пустыми заверениями пытались успокоить армянское население Киликии и французские руководители. Отвечая на тревожную телеграмму константинопольского армянского патриарха Завена от 27 февраля¹⁸⁸, председатель совета министров А. Мильеран лицемерно успокаивал его тем, что «французское правительство, верное традициям, которые его связывают с армянским населением, глубоко озабочено вопросом принятия неотложных военных и дипломатических мер по обеспечению его защиты»¹⁸⁹.

«Успокоительные» слова расточал французский премьер-министр и киликийскому католикосу Сааку, который после марашской резни выехал в Европу просить оказать помощь. «Франция сделает все необходимое,—ответил ему Мильеран,—не только для обеспечения настоящего армян, но и для их будущего развития и создания сильной Армении»¹⁹⁰.

[стр. 114]

Эти заверения, кроме дипломатической лжи, ничего иного не содержали. Сразу же после марашских событий господствующие во французских правящих кругах настроения отразила газета «Тан» от 15 февраля 1920 г.: «В Киликии, где должен продолжать развиваться турецкий флаг, мы надеемся, что Франция не потребует никакого права на суверенитет и никакого права постоянной оккупации. Только с чистой совестью наша дипломатия может вступить в переговоры, путем которых и разрешится восточный вопрос»¹⁹¹.

И французская дипломатия «с чистой совестью» делала попытки прийти к соглашению с кемалистским правительством, жертвуя для этой цели опять-таки «с чистой совестью» безопасностью и законными правами христианского населения Киликии, защиту которых Франция официально взяла на себя.

После Мараша жертвой французской политики стал город Хаджин, который, в отличие от Мараша, Айнтаба и Урфы, полностью был предоставлен на произвол судьбы: ни один французский солдат не вошел в Хаджин для оказания помощи местным жителям.

Один из древних городов горной Киликии Хаджин до первой мировой войны насчитывал 30—35 тыс. исключительно армянского населения¹⁹², которое в 1915 г. было предательски обезоружено и выслано в Сирийскую пустыню, где многие погибли.

После Мудросского перемирия, как было отмечено выше, ответственные политические и военные деятели держав Антанты не скупились на обещания пережившим трагедию 1915 г. киликийским армянам. Посетивший Хаджин французский полковник Норман «заверял», что «отныне каждый армянин должен жить свободно, и никто не посмеет нанести ему вред»¹⁹³.

Поверив пустым обещаниям, уцелевшие хаджинцы возвратились в свой родной город. Первый караван хаджинцев в количестве 550 человек прибывает в Хаджин 22 марта 1919 г., а уже к концу года в Хаджине обосновалось 6 тыс. армян¹⁹⁴.

Вернувшиеся в Хаджин армяне за короткий срок восстановили сожженный и разрушенный город, в котором сохранилось лишь здание национальной школы. Однако созидательный труд хаджинцев длился недолго. После успеха в Мараше кемалистские офицеры и многочисленные скрытые иттихадисты развернули лихорадочную деятельность, создавая новые отряды чете с целью осады Хаджина. От дружески расположенного курдского шейха из Газ Бела армяне получили весть о том, что ведутся приготовления возле Эверека и Кесарии, чтобы с наступлением весны войска пошли на Хаджин¹⁹⁵.

Нависшую опасность хаджинцы решили встретить организованно, с оружием в руках. Для руководства обороной города соз-

[стр. 115]

дается военный совет во главе с бывшим солдатом народного героя Андраника Саркисом Джебеджяном. По его приказу призываются все лица мужского, пола от 16 до 50 лет. Военные силы разделяются на четыре роты. Создаются авангардные и резервные группы, вводится строгая военная дисциплина, роются окопы и т. д.¹⁹⁶. Нехватало, однако, оружия. Из 800 бойцов только 300 имели личное оружие¹⁹⁷.

22 февраля С. Джебеджян созывает заседание комитета самообороны и сообщает его членам, что турки готовятся к наступлению на Хаджин¹⁹⁸. Посовещавшись, комитет принял решение направить в Адану, к главе французской администрации в Киликии полковнику Бремону делегацию из трех человек, чтобы информировать о создавшемся положении и просить оказать помощь. Делегация, в составе которой были предводитель Хаджина архиепископ Петрос Сараджян, директор национальной школы Арутюн Хачатрян и пастор армян-протестантов Шмавон Пороян, получила следующий наказ: «1) просить у Бремона военной и материальной помощи, т. е. оружие, боеприпасы и деньги; 2) создать из проживающих в Адане хаджинцев добровольческие отряды и отправить их в Хаджин; 3) о результатах сообщить телеграммой в Хаджин с указанием—оказывать сопротивление или отступать»¹⁹⁹.

В тот же день, 22 февраля, упомянутая делегация отправилась в путь и на следующий день прибыла в город Сис, где пробыла неделю из-за отсутствия безопасности на дорогах.

«Вся равнина,—пишет очевидец,—была заполнена отрядами четников, которые не только грабили путешественников, но и сжигали и опустошали те турецкие деревни, которые отказывались присоединиться к ним»²⁰⁰.

Об этом же пишет американская миссионерка Д. Иби: «Однажды турчанка из деревни Язбаган пришла к американцам и рассказала о том, как турецкие деревни вначале отказались помочь националистам в их атаках против Хаджина, но их сопротивление оказалось бесполезным, т. к. разбойники подожгли две деревни, заставив другие перейти на их сторону»²⁰¹. Она же рассказывает, как простые крестьяне выражали недовольство тем, что им запрещали поддерживать отношения с жителями Хаджина. «Наши семьи в лохмотьях. Мы нуждаемся в хаджинских торговцах, а они нуждаются в продуктах наших хозяйств,—говорили они—Мы не хотим этой войны»²⁰². Автор вспоминает, что среди посещавших американскую миссию турок, черкесов, курдов были лица, которые в глубине души сочувствовали и симпатизировали находящимся в осаде хаджинцам, рассказывали о своих друзьях—-армянах, их гостеприимстве и т. д., но многие, движимые фанатической ненавистью, кричали: «Мы должны уничтожить армян!»²⁰³.

[стр. 116]

24 января в армянском кафедральном соборе г. Сиса члены делегации встретились с французским администратором города капитаном Тайярда и сообщили ему о цели своей миссии. Последний заявил, что полковник Бремон может предоставить оружие и боеприпасы, «но вы не надейтесь,—добавил он,—что мы можем выделить солдат для защиты Хаджина или для переброски оружия»²⁰⁴.

И все-таки делегация решила достичь Аданы и там попытаться организовать помощь Хаджину.

4 марта, воспользовавшись тем, что французский отряд направлялся в Тарсон, члены делегации присоединились к нему и 5 марта вечером прибыли в Адану. 7 марта делегаты Хаджина вместе с Миграном Тамадяном, представителем Армянской национальной делегации в Киликии, явились к Бремону, который по сути дела дал тот же ответ, что и Тайарда, с той лишь разницей, что предоставление оружия и продовольствия он связал с организацией армянских добровольческих отрядов. Уже 9 марта 200 молодых людей были готовы к отправке в Хаджин, однако военные власти, вопреки обещанию Бремона, отказались снабдить их оружием, аргументируя тем, что они должны добраться до Сиса и только там получить необходимое вооружение. Между тем им было хорошо известно, что вся равнина Чукуровы заполнена вооруженными до зубов четниками. На следующий день члены делегации снова посетили Бремона. Последний заверил их, что произошло недоразумение, добавив при этом: «Пусть двести молодых людей отправляются вечером. Я выясню вопрос»²⁰⁵. В тот же день становится известно, что обещанные армянским добровольцам оружие и боеприпасы, из-за ошибочных действий Тайарда, полностью попали в руки турок. Упомянутый капитан поручил восьмидесяти добровольцам, уроженцам Сиса и Хаджина, перебросить в Хаджин большое количество винтовок, патронов и взрывчатых материалов, но не обычным путем, а через Якбасан, местность, где преобладали турецкие деревни. Проявив благоразумие, добровольцы решили идти через горы, более безопасным и коротким путем, однако в последний момент Тайарда, узнав об их намерении, приказывает идти по избранному им пути. Многочисленные чете только этого и ждали. Они окружили отряд и в неравном бою большинство армянских добровольцев погибло. Только 18—20 бойцам удалось спастись. Сорок тюков с вооружением перешло в руки турок²⁰⁶.

Так завершилась «помощь» французских властей Хаджину. Спустя несколько дней, 14 марта, Бремон, в беседе с архиепископом П. Сараджяном и М. Дамадяном еще более открыто и решительно выразил позицию, занятую французами в этом вопросе:

[стр. 117]

«Излишне и бесполезно,—заявил он,—отправлять Хаджину помощь или добровольческие отряды через труднопроходимые горы. Об отправке солдат нечего и думать...»²⁰⁷.

«...Мы поняли,—писали в связи с этим представители Хаджина,—что предоставлены своей собственной судьбе и что было бы рискованно ждать помощи от других»²⁰⁸.

Таким образом, официальный представитель Франции в Киликии, «забыв» о гарантиях, данных армянам его правительством, категорически отказывался от оказания помощи осажденным мирным жителям²⁰⁹, считая в то же время излишним отправку в Хаджин добровольческих отрядов.

Впоследствии полковник Бремон обосновывал свое поведение тем, что на многочисленные обращения представителей армянского населения об отправке в Хаджин одного отряда армянского легиона, французские власти не могли реагировать положительно по той причине, что «нельзя было допустить, чтобы носящий французский мундир отряд, которому мы не в состоянии были оказать помощь, отправился в далекую область, расположенную на высоте Альпийских гор»²¹⁰.

В это же время турки передали городским властям Хаджина письма, в которых заверялось, что христиан армян не тронут, если они останутся нейтральными. Хаджинцы дали следующий ответ: «У нас нет тяжбы с вами. Мы лишь защищаем свои дома и свою жизнь. Французов в Хаджине нет»²¹¹. Французы же послали руководителю армянской общины следующую телеграмму: «Мужайтесь! Через десять дней ни одного турка не останется в, вашем окружении»²¹².

14 марта из Хаджина через Сис была послана в Адану тревожная телеграмма: «Если помощь не поступит, знайте, что Хаджин стерт с лица земли»²¹³.

Что оставалось делать в подобной ситуации? Казалось, было два выбора: отступить организованно в город Сис, пока Хаджин еще не был полностью осажден турками, или остаться в городе и принять неравный бой, рискуя подвергнуть уничтожению шеститысячное население, большую часть которого составляли женщины и дети.

Сами хаджинцы и находящиеся в Адане их представители считали, что разум диктует выбрать первое и отступить. Именно такого содержания телеграмму отправил в Хаджин руководитель Делегации архиепископ Петрос Сараджян. Телеграмма была получена в Хаджине²¹⁴.

Однако по иному отнеслись к дальнейшей судьбе хаджинцев влиятельные члены Национального совета Киликии во главе с М. Дамадяном. Как отмечает участник событий К. Измирлян, «те, кто делал высокую политику в Киликии, считали, что отступление

[стр. 118]

хаджинцев будет рассмотрено не только как унижение, но и как отрицание национальных прав на этот район»²¹⁵.

И действительно, 14 марта 1920 г. под влиянием полученного от Бремона письма, в котором говорилось, что «полный уход хаджинцев, без сражения, будет неприглядным фактом перед лицом Европы» и что поэтому, «с точки зрения высокого авторитета Армении необходимо, чтобы это отступление не имело места»²¹⁶, М. Дамадян отправляет в Хаджин следующую телеграмму: «Хаджин. Армянскому национальному союзу. Эмиграция—против нациоцального достоинства. Вы продолжайте битву, достойную армянина и с храбростью хаджинца. Через несколько дней вам будет послана помощь из 1200 человек. Пошлем и самолет. Вы на холме Сурб Саркис возведите белый крест, чтобы пакеты были сброшены в это место.

М. Дамадян,
главы религиозных общин,
Земляческий союз Хаджина»²¹⁷.

На следующий день М. Дамадян созывает собрание представителей Национального союза и различных партий для обсуждения положения Хаджина. Он извещает собрание, что полковник Бремон через главу французской администрации в Сисе капитана Тайярду дал телеграфное указание каймакаму Хаджина К. Чалялу, чтобы «готовились к уходу женщины, малолетние дети и старики, которых встретят и доставят в Сис солдаты, выделенные французами. Мужчины же, способные носить оружие, должны остаться в Хаджине и оборонять его»²¹⁸.

В то же время Дамадян сообщает, что полковник Бремон поручил ему «уговорить хаджинцев действовать в соответствии с высоким приказом». На это К. Чаляном был послан ответ, что хаджинцы не хотят расставаться со своими семьями и защищать пустой город, поэтому приняли решение эвакуироваться полностью²¹⁹.

Указание Бремона о частичной эвакуации Хаджина становится предметом длительных споров на упомянутом собрании, которое в конце концов приняло решение «дать указание хаджинцам не отступать, остаться в городе, т. к. скоро поступит необходимая материальная и военная помощь». Собрание постановило также, чтобы телеграмма была направлена в Хаджин за подписью архиепископа Сараджяна, не зная о том, что накануне последние направил в Хаджин телеграмму о немедленном отступлении в город Сис. Когда об этом стало известно собранию, оно, после некоторых колебаний, поручило П. Сараджяну отправить в Хаджин новую телеграмму с требованием не покидать город. Сараджян отказался подчиниться и М. Дамадян, под свою личную ответственность, посылает в Хаджин телеграмму: «Не отступать,

[стр. 119]

сопротивляться и ждать помощи»²²⁰. Узнав о самовольном поступке М. Дамадяна, архиепископ заявил, что допущена роковая ошибка и поручил члену делегации хаджинцев Ш. Порояну телеграммой подтвердить его, Сараджяна, позицию: «Настаиваю на вчерашней моей телеграмме. Выполняйте пункт за пунктом, не слушая других»²²¹.

Эта последняя телеграмма, однако, не дошла по назначению, т. к. накануне телеграфная линия между Сисом и Хаджином была прервана. Таким образом, последней телеграммой, полученной хаджияцами, оказалась вышеприведенная телеграмма М. Дамадяна, имевшая трагические последствия для шеститысячного населения города. Об этом стало известно лишь после падения Хаджина, когда вырвавшиеся из вражеского окружения члены комитета обороны рассказали о случившемся: 14 марта, получив телеграмму П. Сараджяна, хаджинцы созвали собрание и приняли решение следовать указаниям своего предводителя. Народ немедленно стал готовиться к организованному отступлению. Однако не прошло и суток, как пришла телеграмма Дамадяна, которая ввела защитников города в заблуждение. Они подумали, что политика изменилась, можно надеяться на реальную помощь, поэтому не следует покидать город²²².

Надо сказать, что если бы армянским добровольцам даже удалось добраться до Хаджина или если бы французы предоставили оружие и боеприпасы защитникам города, все равно последним вряд ли удалось бы продержаться долго в осажденном Хаджине, отражая атаки намного превосходящих регулярных войск. Ибо, несмотря на заявления французских властей, что «город и его территория являются частью французской оккупационной и административной зоны»²²³, они и не намеревались отправить в Хаджин войска или вооружение.

Такая политика французских колониальных и военных кругов, а также недальновидные шаги армянских национальных лидеров, безусловно, были наруку кемалистам, продолжавшим турецкую традиционную политику угнетения и истребления армян, политику, жертвой которой стало и население осажденного Хаджина.

В нашу задачу не входит детальное освещение истории героической самообороны Хаджина, однако изложение отдельных эпизодов этой эпопеи необходимо для выяснения причин его падения.

Как уже говорилось, с 15 марта 1920 г. город Хаджин полностью был отрезан от внешнего мира. Зная о бойцовских качествах хаджинцев и о предпринятых ими оборонительных мерах, командующий турецкими силами в Киликии Козан-оглу Доган в первые дни осады пытался лестью и обманом убедить хаджинцев

[стр. 120]

в бесполезности сопротивления. 17 марта он отправил письмо комитету самообороны Хаджина с предложением «прийти к взаимопониманию и сглаживанию споров и разногласий». А письмо последнего от 28 марта уже носило форму ультиматума: «Хаджинцы! Турецкая империя объявила джихад. Разноплеменное население Анатолии, дружно объединенное под славным национальным знаменем, мужественно борется во имя свободы турецкой нации... Жаль, что вы нашему национальному движению приписываете иные цели. Наша цель—освободить соплеменников, которые вот уже восемнадцать месяцев стонут под кровавым знаменем капиталистической Франции и выдворить их дикие войска из нашей священной земли. Ваши оборонительные меры, какими бы они ни казались непреодолимыми, не смогут помочь вам выстоять и двух часов против нашей армии. Поэтому вы должны сдать нам полученные от французов оружие и боеприпасы, которые коварная Франция захватила у нас.

Откройте нам дорогу, чтобы мы смогли выполнить веление шариата, т. е. пожертвовать всем, чтобы спасти священную землю Анатолии—Киликию»²²⁴.

Комитет самообороны Хаджина ответил на это:
«Если вашей целью является изгнание Франции из Киликии, то здесь нет ни одного французского офицера или солдата. Турки хорошо знают об этом. Хаджин не является ни дорогой в Киликию, ни ее оплотом. Столица Киликии—это город Адана, и вы должны занять ее в первую очередь. В этом случае мы охотно, подчинимся восстановлению турецкой администрации. До тех пор, пока Адана и Сис находятся под властью французов, мы не сложим оружия.

В течение шестисот лет мы жили, как рабы, под игом турецкого господства, терпя всяческий гнет...

Оставьте нас, господа, в покое, дайте нам жить мирной жизнью.
Да, мы знаем о ваших тайных планах—ломать, разрушать и превращать в пепел все армянское...

Мы не покоримся тем условиям, которые против наших интересов. Оставьте нас в покое, чтобы мы смогли сохранить в неприкосновенности нашу вековую дружбу с турками Магары»²²⁵.

Не добившись успеха, Доган-бей прибегает к косвенным переговорам, направив в Хаджин воспитательницу американского приюта Д. Иби, которая охотно взяла на себя миссию посредницы, но безуспешно—турки отвергли те условия безопасности, которые выдвигали хаджинцы: в целях безопасности не сдавать оружия до подписания окончательного мира²²⁶. Между тем в ультиматуме, предъявленном Доган-беем 16 апреля, выдвигались следующие условия:

[стр. 121]

«1) Поднять в Хаджине турецкий флаг; 2) сдать оружие и все боеприпасы; 3) установить в Хаджине турецкое национальное правление, которое было бы компетентно вынести справедливый приговор мятежникам».

Эти условия, естественно, не могли быть приняты хаджинцами. Обсудив «новые» предложения Доган-бея, комитет самообороны отверг их, считая, что они не внушают доверия народу Хаджина и что в этих предложениях содержится «тайный заговор против шеститысячного армянского населения»²²⁷.

Разъяренное упорством защитников города, турецкое командование сосредоточило вокруг Хаджина дополнительные силы, подвергнув город мощному орудийному обстрелу. 30 апреля турки перешли в наступление, но, понеся несколько сот жертв, вынуждены были приостановить атаку. Во время контрнаступления хаджинцев в руки турок попал документ, из которого стало известно, что Доган-бей, потерпев неудачу, послал в Анкару Мустафе Кемалю телеграмму следующего содержания: «Наши атаки оказались тщетными. Хаджин невозможно занять силой. Буду ждать до тех пор пока не сдадутся, изнуренные голодом. Продовольствия у них осталось всего на несколько месяцев»²²⁸.

Положение осажденного города становилось все тяжелее. Мужественные защитники особенно страдали от нехватки боеприпасов. Прорвавшиеся в Адану двое посланцев Хаджина сообщили, что на каждую винтовку осталось всего пятнадцать патронов²²⁹.

Однако самым тяжелым ударом для хаджинцев было заключенное 30 мая 1920 г. франко-кемалистское перемирие, по которому французские войска покинули город Сис и отступили в Адану вместе с армянским населением, осложнив задачу тех армянских добровольцев, которые все еще надеялись пойти на помощь обороняющемуся городу. «Эвакуацией Сиса,—замечала находящаяся в то время в Киликии известная писательница Запел Есаян,—Равнинная Киликия открывала свои ворота перед врагом, лишившись всякой военной опоры»²³⁰.

14 июня 1920 г. М. Дамадян пригласил к себе членов земляческого союза Хаджина, находящихся в Адане, и сообщил, им, что единственным выходом для спасения населения осажденного Хаджина является примирение с турками и прекращение борьбы. Он предложил земляческому союзу направить соответствующее письмо хаджинцам с американским миссионером доктором Доддом²³¹. Присутствующие, в конце концов, соглашаются с Дамадяном, предложив ему самому определить условия мира. В этот же день Дамадян, посоветовавшись с упомянутыми представителями земляческого союза, в их присутствии записывает условия примирения:

[стр. 122]

«Хаджинцы должны признать турецкую администрацию и флаг, не сдавая, однако, своего оружия.

Для установления спокойствия и порядка в городе должна быть создана смешанная жандармерия.

Должен быть произведен обмен пленными между армянами
и турками»²³².

Наконец, письмо от 14 июня 1920 г. было готово. В конце письма говорилось: «Было бы бессмысленно отсюда давать вам указания; предложенные условия предоставляются на ваше рассмотрение, что является логичным в создавшейся нынче обстановке. Поэтому решайте соответственно с вашей волей и возможностями, выбирая из двух зол наименьшее»²³³.

Письмо, скрепленное печатью земляческого союза Хаджина и за подписью его членов, передается М. Дамадяну для организации доставки его в Хаджин на аэроплане. Однако, через несколько дней, оно возвращается обратно с той аргументацией, что, мол, не было возможности доставить его в Хаджин.

Надо сказать, что ни в одном из воспоминаний участников событий не указывается, почему все-таки письмо не было доставлено в Хаджин, ведь кроме аэроплана можно было найти другие средства—отправить письмо через гонцов, с упомянутым выше доктором Доддом или другим миссионером и т. д.

На одно обстоятельство обращает внимание уже цитированный выше К. Измирлян. Он отмечает, что как только распространилась весть об отправке письма в Хаджин, его содержание вызвало крайнее недовольство у хаджинцев Аданы: «Признание турецкого флага и правления—позор, равный смерти. Это означает добровольно стереть свои права. После этого у нас не будет права что-либо потребовать. Немыслимо ждать какой-то пользы от такого перемирия, которое только сломит воинственный пыл мужественно обороняющихся хаджинцев. Стыдно, чтобы многочисленные армяне Аданы бросили Хаджин на произвол судьбы. Для нации, если она захочет, все возможно. Можно отправить силы в Хаджин. Нация должна подняться на ноги и т. д.»²³⁴.

Из приведенных фактов можно сделать вывод, что основной причиной неотправки письма в Хаджин было, пожалуй, недовольство проживающих в Адане более двух тысяч хаджинцев. Это подтверждается также фактом созыва 27 июня 1920 г. многотысячного митинга во дворе школы Абгарян, целью которого, как пишет очевидец, было выразить протест против духа этого письма и призвать народ добровольно записаться в отряды по оказанию ломощи Хаджину. После упомянутого собрания земляческий союз Хаджина, подписавший приведенное выше письмо, склоняется к попытке организовать помощь защитникам. С этой целью создается «чрезвычайная комиссия экспедиции по оказанию помощи

[стр. 123]

Хаджину», которой в течение июля-августа 1920 г. удается собрать лишь 300 добровольцев, исключительно хаджинцев.

Чем было вызвано подобное безразличие к судьбе сражающегося Хаджина?

По нашему мнению, среди многих причин основными были неуверенность в успехе предпринимаемого дела, разочарованность в политике французских правящих кругов, особенно после подписания Севрского договора, по которому Киликия оставалась под турецким суверенитетом, а также стремление каждого прийти на помощь непосредственно своим землякам и безразличие к судьбе своих соотечественников из других мест. Запел Есаян справедливо отмечала, что «у добровольцев было весьма произвольное настроение: хаджинцы хотели идти на помощь Хаджину, зейтунцы—Зейтуну и т. д.»²³⁵.

Эти и другие причины помешали своевременно организовать, и довести до конца дело оказания помощи Хаджину, что, быть может, дало бы возможность осажденным при поддержке добровольческих отрядов прорвать вражеское кольцо и спастись.

Однако даже организованный с большим трудом отряд добровольцев не смог отправиться на помощь Хаджину. После подписания Севрского договора французские власти в Киликии пытались распустить упомянутый отряд требуя его отправки в районы Миссиса, Инджирлика и Ахарджи под предлогом сбора урожая. И если это указание не было выполнено в августе, то 22 сентября 1920 г. французским властям удалось добиться своей цели: оцепить Ахарджу, разоружить отряд из 300 добровольцев и выслать его из Киликии²³⁶.

Так печально окончилось добровольческое движение по оказанию помощи борющемуся Хаджину, который после семимесячной героической обороны пал в неравном бою.

15 октября 1920 г. кемалистские войска перешли в наступление по всем направлениям и, сокрушив артиллерийским огнем оборонительные линии, ворвались в город. До самого конца сражались мужественные хаджинцы против жестокого врага. Заняв город, противник поджег его и вырезал почти все население, в том числе женщин, детей, стариков и раненых. Только отряду из 378 бойцов удалось прорвать осаду и, ведя бои с преследующим противником, достичь Джейхана и затем Аданы²³⁷.

Иностранные очевидцы, представители благотворительных и миссионерских заведений рассказали миру о жестокости наступавших на Хаджин турецких орд. «Человеческая совесть была чужда им,—пишет Д. Иби. Это были безумцы, полные ярой ненависти и дикости»²³⁸.

«Миссионеры питали надежду,—продолжает очевидец,—что

[стр. 124]

турки не применят пушек против обороняющихся армян, но на вторую ночь они повернули пушки на хаджинцев»²³⁹.

«Турецкий офицер Энвер-бей с гордостью показывал подзорную трубу, через которую они наблюдали уцелевшие дома, прежде чем произвести выстрелы из пушек»²⁴⁰.

«Ворвавшись в город,—завершает свой рассказ очевидец,— они вступили в смертельную схватку с мужественными защитниками.... Резня была ужасная. Зачем повторять ее страшные и отвратительные детали»²⁴¹.

Так пал героический Хаджин, жертва коварной политики французских империалистов и шовинистической политики кемалистской Турции.

Касаясь событий в Хаджине, большинство турецких историков предпочитает обойти молчанием «хаджинский случай», который, как признавала «Адана постасы», «произошел катастрофическим образом, и повсюду в мире он должен иметь плохой резонанс»²⁴². Освещая же ход боев в Хаджине, турецкие авторы пытаются оправдать гнусное преступление, совершенное над мирными жителями города, взваливая вину на жертвы. Так, Али Саиб называет хаджинцев «бандами чете», которые якобы преследовали и угнетали турецкое население²⁴³. Упомянутый выше бывший начальник гарнизона Сиса Реджеб Далкыр, безоговорочно оправдывая депортацию хаджинцев в 1915 г., утверждает, что после войны они вернулись обратно, умалчивая о том, что большинство их погибло в пустынях Сирии²⁴⁴. Ничем не обосновано и его утверждение о том, что «посланный генералом Андраником Джебеджян вооружал даже армянских женщин с целью истребления турок»²⁴⁵ (курсив мой.—Р. С).

Известный военный и политический деятель Али Фуад Джебесой также умышленно искажает действительную картину, утверждая, что якобы «армяне Хаджина громили и уничтожали все вокруг и совершали разбойничьи нападения на население»²⁴⁶. По его мнению, предпринятые кемалистскими регулярными войсками действия против армянского населения Хаджина преследовали цель «освободить наших братьев, подвергающихся нападениям в Козане и Хаджине»²⁴⁷.

Автор с особым удовлетворением отмечает тот факт, что «только небольшой части хаджинцев удалось спастись, остальные были уничтожены»²⁴⁸.

Что касается французских авторов, то они, за исключением некоторых, воздают должное отчаянной и героической самообороне хаджинских армян. Вместе с тем многие историки разными аргументами и «обоснованиями» старательно оправдывают политику своего правительства и военных властей, умалчивают об их ответственности за трагический исход борьбы киликийских армян,

[стр. 125]

в частности, хаджинцев. Так, говоря о событиях в Хаджине, П. Редан ограничивается констатацией того факта, что «хаджинская оборона против вооруженного сильной артиллерией противника является одной из прекрасных страниц истории»²⁴⁹.

«Армяне, собравшиеся в здании школы Абгарян,—пишет Ремюза,—умоляли французов прийти на помощь своим «братьям», но генерал Дюфио не имел для этого необходимых средств»²⁵⁰.

Полковник Бремон, отвечая на упреки упомянутого выше А. Тюрабяна, утверждал, что якобы генералом Дюфио были приняты «все меры с целью оказания помощи Хаджину»²⁵¹, хотя известно, что за все время осады над Хаджином пролетел один французский самолет, сбросив ящик патронов (курсив мой,— Р. С). Пытаясь снять с себя всякую ответственность, Бремон заявил, что он дал все необходимые распоряжения для своевременной эвакуации хаджинцев. «К сожалению,— продолжал он,— армяне не поверили в опасность и в то же время поверили в то, что мы можем оказать им поддержку. Генерал Дюфио и я знали о том, что генерал Гуро принял решение оставить город, но мы не могли огласить его, потому что это привело бы к турецкому наступлению»²⁵².

Немало написано о хаджинской эпопее зарубежными армянскими авторами—участниками и очевидцами событий, партийными деятелями, историками. В этих работах много односторонних суждений, самооправданий, взаимных обвинений и т. д.

Наиболее объективными представляются мнения и оценки, высказанные некоторыми представителями патриотически настроенных армянских организаций. Так, известный писатель Аршак Чопанян, член Армянской национальной делегации в Париже, находившийся после падения Хаджина в Бейруте, обратился с письмом к генеральному секретарю французского верховного комиссариата в Бейруте Роберу де Кэ, в котором высказывалась мысль о том, что хаджинцы, как и армяне других городов Киликии, фактически стали жертвой французской политики. В письме решительно отвергались распространенные турками слухи о том, что хаджинцы не были истреблены и что якобы между ними и турками было подписано саглашение. «После катастрофы Хаджина,— писал А. Чопанян,— турки распространили ложные слухи о том, что никто в Хаджине не был убит, что 200—300 хаджинцев были направлены в Сис, а более одной тысячи — в окрестности Кесарии, где с ними хорошо обращались. Все это является чистейшей ложью. Сведения, идущие из прямых источников, увы, убеждают нас в том, что эти тенденциозные слухи о гуманизме, якобы проявленном по отношению к христианам, абсолютно не подтвердились фактами и имеют своей целью усыпить армян»²⁵³.

[стр. 126]

Другие авторы пытаются анализировать причины трагедии Хаджина в тесной связи с деятельностью армянских национальных организаций Киликии. В статье «Место героического сражения Хаджина в истории армянского освободительного движения» прогрессивный деятель армянской общины Буэнос—Айреса А. Грачян пишет: «Быть может, правы те, кто считает, что организованное отступление привело бы к менее катастрофическим последствиям и к меньшим человеческим жертвам. Однако существенным является вопрос: можно ли было вообще избежать трагедии Хаджина?» На этот вопрос автор отвечает, что можно было бы избежать

«а) если французские власти и оккупационные армии не заключили бы с анкарским правительством тайного соглашения, направленного против армянской Киликии; б) если армянские руководители оказались бы настолько умными, чтобы проникнуть в тайны коварной и корыстной дипломатии союзников; в) если руководители Армянского национального союза Аданы воздержались бы от организации сентиментально-патриотических выступлений, меньше играли бы в партийность и более серьезно позаботились бы об оказании реальной помощи страдающему народу»²⁵⁴.

Еще более убедительно раскрыл некоторые из причин трагедии Хаджина старейший деятель Ливанской компартии А. Мадеян. «В падении Хаджина,—пишет он,— нельзя не видеть и недостатка того национально-политического образа мышления, когда рокового значения решения принимались без достоверного знания реальных условий и действительного положения вещей. При этом всегда недооценивались сила и возможности врага и переоценивались наши собственные силы и возможности без того, чтобы попытаться понять те истинные побудительные причины, которые определяли политическую ориентацию в дипломатии»²⁵⁵.

Итак, что привело к падению Хаджина?

Критический анализ изложенного выше материала приводит к следующим выводам:

1. Уцелевшие в годы депортаций и массовой резни остатки хаджинских армян вернулись к своим очагам, будучи уверенными, что оккупировавшая Киликию Франция обеспечит их безопасность и мирную жизнь.

2. Эта уверенность, основанная на непонимании или недооценке империалистической и колонналистской сущности ближневосточной политики Франции, значительно притупила бдительность киликийских армян, в том числе и хаджинцев, помешала им с первых же дней возвращения в свой родной город позаботиться о мерах безопасности.

3. Упование хаджинцев на покровительство «всесильной»

[стр. 127]

Франции привело также к недооценке турок, обладавших вековым опытом подавления освободительного движения угнетенных народов.

4. Недооценка сил кемалистов, умело использовавших в своей борьбе против французских оккупантов младотурецкие организации в Киликии, сопровождалась и переоценкой армянскими лидерами собственных возможностей.

5. В падении Хаджина велика ответственность французских колониальных и военных кругов и их администрации в Киликии, провокационная линия поведения которых фактически подбадривала турок, поощряя их враждебные действия против осажденного города.

6. События в Хаджине—осада, взятие города и резня его мирного населения—со всей ясностью раскрыли истинную сущность национальной войны кемалистов на южном фронте. При этом была разоблачена ложь относительно ведения борьбы против французов в Хаджине, ибо, в отличие от Аданы, Мараша и других городов Киликии, в Хаджине вообще не было ни одного французского солдата.

По иному развивались события в Урфе и Айнтабе, городах, которые тоже входили во французскую зону оккупации.

Город Урфа в январе 1919 г. был занят английскими войсками, которые пробыли там до начала ноября, когда они были заменены французскими. Французский гарнизон Урфы состоял всего лишь из одного батальона алжирских стрелков, насчитывая в своем составе 12 офицеров и 461 солдат, из них—100 фрунцузов, остальные—алжирцы, сенегальцы и тунисцы²⁵⁶.

Выступления против оккупационных сил в Урфе начались сразу же после ухода англичан, однако они приняли организованный характер с прибытием в г. Урфу 29 декабря 1919 г. Али Саиб-бея, назначенного султанским правительством начальником жандармских сил города. Следуя призыву Мустафы Кемаля, Али Саиб переходит на его сторону и становится инициатором создания 9 января 1920 г. Общества защиты прав Урфы, которое заменило действующую в городе до этого тайную организацию «Пробуждение». Али Саиб освобождает из тюрем всех заключенных, в том числе уголовных преступников²⁵⁷. Начинаются подготовления к освобождению города от французских оккупантов. Для этой цели Али Саиб решил использовать находившиеся в районе Урфы курдские племена, а также курдов, проживавших в самом городе. 7 января 1920 г. Али Саиб обращается к курдским аширетам с призывом «защитить мусульманскую религию и отечество». В воззвании говорилось следующее: «...Вожди племен! Вам хорошо известно, что сорок лет тому назад Россия также попыталась воздать Армению из наших восточных вилайетов. И если не храбрость и вера наших отцов, нас там не было бы сейчас. Во всем

[стр. 128]

мире только свободные и независимые турки и курды являются защитниками исламской веры. Сегодня ислам и родина находятся в опасности. Они устремили свой взор на вас — наследников Саляхэддина Эюби, который победоносно защитил Иерусалим от христианского мира. Мы чувствуем теплоту крови, которая была пролита врагом на наших оккупированных землях, и тех кровавых столкновений, которые имели место в Мараше в течение двух дней. Айнтаб готов к восстанию, и племя Анезе вскоре будет здесь. Уговорите Хашим-бея (вождь племени Анезе.—Р. С), и если между вами имеется какое-либо недоразумение, оставьте его на будущие времена и спешите объединиться против французов в Урфе. Урфа ждет вас. Выполнение моих тайных указаний обеспечит наше освобождение. Настало время, чтобы вы доказали всему миру, что являетесь вождями самых известных и самых благородных племен...

7 января 1336 [1920] г.
Али Саиб»²⁵⁸.

Это тайное воззвание Али Саиба свидетельствовало о том, что кемалистские руководители взяли на вооружение наиболее характерную сторону национальной политики турецких султанов – политику насаждения взаимной ненависти и вражды подвластных Османской империи народов и натравливания их друг на друга как на национальной, так и на религиозной почве²⁵⁹.

Воззвание Али Саиба находит отклик у нескольких курдских племен, вожди которых, однако, спешили в Урфу не для участия в освободительной борьбе, как это представлено в работах некоторых исследователей²⁶⁰, а просто для применения насилия над христианским населением города и участия в его разграблении и уничтожении. И если бы армянское население Урфы не организовало самооборону, оно, безусловно, удостоилось бы той же участи, что и сотни тысяч западных армян в годы геноцида.

Итак, 28 января 1920 г. предводитель племени Анезе Хашим во главе 600 всадников прибывает в Урфу для участия в осаде города. Кроме этих сил в сражениях принимали участие следующие курдские племена: племя Милли—150 чел., племя Буджак—150 чел., Бадилли—250, Дойерли—100, Изоли—100, Шейханли— 100, всего, таким образом, 1450 человек²⁶¹.

7 февраля Али Саиб посылает командиру французских войск ультиматум—немедленно вывести из города французский гарнизон. В случае невыполнения требования он угрожает атаковать в течение 48 часов²⁶². В ультиматуме заверялось, что «все права наших христианских соотечественников находятся под нашей защитой»²⁶³.

Спустя час после доставки ультиматума французскому командованию поступает ответ последнего на турецком языке; который гласил:

«Всем племенам, находящимся вокруг Урфы,

[стр. 129]

Я получил ваше письмо. Мы не находимся в состоянии войны с вами. Приказ об уходе с вашей территории зависит исклкючительно от согласия генерала Гуро. Я сообщил ему о вашем требовании. Дабы не дать повода для инцидентов, которые могут привести к прекращению существующих между нами в настоящее время дружественных связей, я прошу вас подождать до получения его ответа. Выражаю твердую надежду, что этот ответ не преминет дойти до нас.

7 февраля 1920 г.
Руководитель французской администрации в Урфе
Сажу»²⁶⁴.

После получения этого письма Али Саиб с еще большей энергией стал готовиться к наступлению против позиций французских войск. К тому же к туркам поступило из Северека одно горное орудие²⁶⁵.

9 февраля турецкие силы вплотную подошли к позициям французов и открыли по ним огонь. Начались окопные бои, которые длились около двух месяцев, до отступления французских войск из Урфы. За это время французский гарнизон был полностью отрезан от внешнего мира и именно в тот период, когда запасы продовольствия почти иссякли. К этому обстоятельству прибавилось падение боевого духа солдат, вызванное бесславным бегством французских войск из Мараша.

13 февраля Али Саиб посылает новое письмо командиру французских сил Оже, требуя немедленной сдачи оружия и боеприпасов и обещая в этом случае обеспечить отход французских сил в выбранное им место²⁶⁶. Не получив ответа, Али Саиб приказывает открыть орудийный огонь по французским войскам, которые, отступив со своих прежних позиций, сосредоточились в здании больницы и на ее территории.

28 февраля 1920 года посланный генералом Дюфио аэроплан сбросил на позиции французских войск листовки, в которых говорилось: «Ваши трудные дни подходят к концу. Скоро вы получите помощь и снабжение»²⁶⁷.

Однако обещанная генералом Дюфио помощь не поступила, и французский гарнизон, изнуренный недостатком продовольствия, вынужден был прекратить сопротивление. Французское командование соглашается вступить в переговоры с мутесаррифом Урфы и Али Саибом через посредничество директрисы американских благотворительных заведений мисс Холмс.

9 апреля, майор Оже соглашается вывести французские войска из города на следующих условиях:

1. Немедленное возвращение французских солдат, попавших в плен 18 февраля.

2. Гарантии безопасности гарнизона в течение его отхода до Араб-Пунара.

[стр. 130]

3. Десять человек из числа знатных людей города должны сопровождать колонну.

4. Предоставление вьючных животных (60 верблюдов и 30 лошадей) для транспортировки обоза.

5. Абсолютное обеспечение жизни нетранспортируемых раненых солдат, остающихся в госпитале доктора Вишера²⁶⁸.

6. Почтение к могилам солдат, павших во время военных действий.

7. Снабжение армянского населения города и гарантии его безопасности, равно как и безопасности американской миссии и французских религиозных учреждений.

8. Немедленное прекращение вражды.

9. Подписание этой конвенции командиром французских сил, с одной стороны, и мутесаррифом от имени муниципалитета и командующим национальными силами — с другой²⁶⁹.

К этим условиям было приложено заявление майора Оже, обращенное к мутесаррифу. В нем Оже заявлял, что моральная обязанность принуждает его отвести свои войска, якобы для того, чтобы «не дать умереть с голоду более чем 6-тысячному армянскому населению»²⁷⁰. Турецкая сторона безоговорочно принимает условия французов, и 10 апреля перемирие было подписано. Перед отступлением майор Оже не настаивает на том, чтобы десять нотаблей сопровождали колонну, согласившись на то, чтобы с ними были несколько жандармов. 11 апреля французские войска шли из города по направлению к своему лагерю близ Тель-Абиада. Но не сделав и десяти километров пути, они подверглись нападению курдских аширетов и вооруженных чете. В неожиданном и неравном бою почти весь французский отряд был истреблен, за исключением одного офицера и нескольких солдат²⁷¹.

Какую позицию заняло армянское население Урфы в развивающихся событиях?

Накануне первой мировой войны в г. Урфа насчитывалось около 30 тыс. армян²⁷². В дни высылок и резни 1915 года они дорого продали свою жизнь, оказав героическое сопротивление турецким регулярным войскам. Большинство их пало в неравном бою, а оставшиеся были сосланы в пустыню Дейр-Зора.

После окончания первой мировой войны общее число уцелевших армян Урфы не превышало 6 тыс. человек²⁷³. В течение 1919 г. они из разных мест возвратились в свой родной город. Мутесарриф Урфы Али Риза-бей, который остался в городе для организации сопротивления французским оккупационным силам, и вышеупомянутый Али Саиб разными обращениями к армянам пытались заверить их, что они могут чувствовать себя в совершенной безопасности, что турки ничего не собираются предпринимать против них.

[стр. 131]

Так, в письме, направленном Армянскому национальному союзу Урфы, Али Саиб заверял, что «жизнь, честь и собственность армян останутся неприкосновенными», что его действия «направлены только против французов и армяне должны помочь туркам в этом деле»²⁷⁴. Но армянское население города, проученное поведением турок в 1915 г., хорошо знало, чего стоят эти заверения. Оно единодушно решило «соблюдать строгий нейтралитет в продолжение всего периода военных действий». Армянские жители Урфы стали вооружаться, укреплять свои кварталы, готовясь к обороне. Этот вооруженный нейтралитет они соблюдали как до, так и после ухода французских войск²⁷⁵.

На обращения турецкого командования о переходе армян на сторону турок руководители Национального союза армян Урфы ответили: «Какова бы ни была конечная судьба армян Урфы, мы хотели показать всему миру наше твердое и лояльное отношение и подтвердить нашу корректность в течение всего промежутка развивающихся событий».

Исходя из этой позиции, армянские лидеры ответили мутесаррифу и Али Саибу следующее: «Армянам хорошо известно, что Урфа не станет частью территории Армении, и они решили остаться абсолютно нейтральными в сражениях между двумя странами, одна из которых желает заново оккупировать земли, другая же стремится защитить эти земли и сохранить их за собой. Армяне станут повиноваться любому хозяину Урфы, кто бы он ни был»²⁷⁶.

На следующий день, утром 8 февраля 1920 года, бои между французами и турками возобновились, и последние подвергли мощному орудийному обстрелу не только французские позиции, но и армянский квартал, где был смертельно ранен один человек. Через час турецкий жандарм с белым флагом в руках явился к армянам с письмом от мутесаррифа, в котором говорилось, что стрельба по армянскому кварталу была результатом ошибки. Несмотря на это, армяне и в последующие дни понесли жертвы; погибли мужчины, женщины, несколько сирот из американского приюта, всего 21 человек²⁷⁷. И все же армянское население не поддалось провокации и не открывало огня, сохранив провозглашенный нейтралитет на протяжении всего периода осады. Этот нейтралитет не нравился ни французам, ни туркам, но именно он предотвратил угрозу новых насилий и избиений.

Что касается дальнейшей судьбы армянского населения Урфы, то после ухода французских войск местные власти некоторое время не беспокоили его. С начала же 1921 года и особенно после заключения Анкарского договора турки стали преследовать армян, прибегать к насилию, подлым убийствам и другим методам, имеющим своей целью изгнать армян их Урфы. Враждебное

[стр. 132]

окружение и антиармянские вылазки, поощряемые властями, вынудили армянское население покинуть родные пепелища и эмигрировать на чужбину. В течение 1922 и первых месяцев 1923 года все проживающие в Урфе армяне, за исключением нескольких семей, покинули родные очаги и перебрались в г. Халеб и его окрестности. Древняя Эдесса полностью лишилась своих старых обитателей — армян.

Несколько иначе развивались события в городе Айнтабе. После окончания первой мировой войны, в течение около одного года (с 11 декабря 1918 по 5 ноября 1919 г.) Айнтаб пережил период английской оккупации. За это время возвратились в свой родной город те айнтабские армяне, которым удалось выжить, находясь в ссылке в пустынях Сирии и Месопотамии. Их было в общей сложности более 10 тысяч, еще около 8 тысяч армянских беженцев прибыло из других мест, преимущественно из Себастии. К концу 1919 г. население Айнтаба превышало 40 тыс. человек²⁷⁸, из коих около 18 тыс. армян, остальные — турки и несколько сот семей курдов и черкесов²⁷⁹.

29 октября 1919 г. французские войска вошли в Айнтаб, а 11 ноября командующий английскими силами майор Милз передал город французскому полковнику Фли Сент-Мари. 23 ноября созданный в городе Исламский комитет организовал митинг турецкого населения, направленный против французской оккупации Айнтаба. За этим последовал письменный протест, посланный упомянутым комитетом в адрес местных французских властей. В нем, в частности, говорилось, что оккупация Айнтаба противоречит условиям Мудросского перемирия и создает затруднения для турецкой администрации. При этом делались ссылки на «вильсоновские статьи»²⁸⁰.

Вскоре Кылыдж Али, ранее отличившийся в боях в Мараше, был назначен М. Кемалем командующим национальными силами Айнтабского округа. Он посылает телеграмму протеста французскому верховному командованию в Адане, комплектует людей в свои чете из окружных сел Айнтаба и вооружает их²⁸¹. Вооружалось и турецкое население Айнтаба. В течение декабря 1920 г. имел место ряд случаев убийства армян в городе и его окрестностях²⁸².

Айнтабские армяне, убедившись в том, что военные приготовления равным образом направлены против них, стали серьезно заботиться о мерах самозащиты. Их решимость противостоять надвигающимся бедствиям стала непоколебимой после событий в Мараше, особенно после того, как турки начали открыто угрожать бойкотом, резней, устраивать антиармянские митинги²⁸³.

В конце января 1920 г. в городе Айнтабе создается комитет самообороны во главе с опытным офицером Адуром Левоняном.

[стр. 133]

Армянский квартал города был разделен на районы, назначены командиры отрядов, взято на учет оружие, находящееся в руках боеспособного населения, назначены дозорные, созданы красный крест, интендантская служба, налажено производство гранат, снарядов и т. д. «Армянские женщины и дети работали рядом с мужчинами, перевозили необходимые стройматериалы — камни, балки и т. д.»²⁸⁴.

21 февраля знатные турки города собрались в здании муниципалитета, пригласив на встречу 25 представителей армян, которым предложили солидарность на следующих условиях: армяне во всех случаях, даже если они будут подвергнуты оскорблениям или унижениям со стороны турок, должны прямо обращаться к турецкой администрации; они не должны запираться в своих домах, должны выходить на рынок и общаться с населением. Армянские делегаты, в свою очередь, выдвинули следующие условия: турки не должны появляться в городе вооруженными; бойкот с их стороны должен быть снят²⁸⁵.

Эти предложения, принятые обеими сторонами, были тут же нарушены турками. Воодушевленные успехом в Мараше, они, не скрывая своей враждебности, усиливают бойкот, избивают первого же армянина, появившегося на рынке, другого убивают. В начале марта вероломно были убиты в окрестностях Айнтаба семнадцать сасунских мельников. Все это делалось с целью запугать армян и заставить их выступить на стороне турок против французов. При этом турки открыто заявляли, что в противном случае они сотрут и уничтожат армян-франкофилов²⁸⁶.

Для укрепления немногочисленного французского гарнизона 26 марта 1920 г. в Айнтаб была направлена колонна генерала Андреа, состоящая из трех пехотных полков и 200 каваллеристов, имея на вооружении также 4 танка²⁸⁷. По дороге ведя бои против турецких чете, Андреа 28 марта вступил в Айнтаб, но уже 1 апреля рано утром покинул город и двинулся в сторону Килиса, забрав с собой часть французских сил, расположенных в Айнтабе, и все уцелевшие пушки²⁸⁸.

Турки как будто этого и ждали. Спустя всего два часа после ухода генерала Андреа вооруженные четники стали организованно наступать на армянские кварталы. Армянским защитникам удалось, однако, быстро забаррикадировать проходы между улицами и создать крепкую оборонительную линию.

«Поведение айнтабских армян, их дух в те критические дни выше всякой похвалы,— писал очевидец событий президент американского колледжа Джон Мэррил.— В течение трех месяцев, которые предшествовали событиям 1 апреля, армяне отчетливо поняли, что надежда их безопасности зижделась на сохранении мирных, спокойных отношений с турками. Именно такая политика

[стр. 134]

была взята на вооружение армянскими руководителями, хотя она содержала в себе опасные семена. Когда было совершено внезапное нападение на армян, последние справедливо могли ответить, что они подверглись нападению безо всякой причины и вправе организовать самооборону безо всякого духа мстительности»²⁸⁹. Автор одновременно подчеркивал организованность и несгибаемую волю защитников: «В период самообороны армяне выявили большие способности, находчивость, мужество. Не имели пороха— нашли пути его изготовления. Не имели снарядов — смогли изготовить их. Не имели патронов — добились их производства. Они даже отлили две пушки»²⁹⁰.

Таким образом, первая осада Айнтаба ознаменовалась тем, что армянское население города не имея абсолютно никакой поддержки, в течение двух недель — с 1 по 16 апреля — оказывало мужественное сопротивление наступавшим турецким чете, которым так и не удалось пробить брешь в позициях защитников и ворваться в армянские кварталы. «Французы в первые дни боев выступали в роли простого зрителя»,— отмечал очевидец²⁹¹.

16 апреля в восточной и западной частях города появились свежие французские силы во главе с полковником Норманом, которые осадили турецкий квартал и потребовали от мутесаррифа вывода чете из Айнтаба. Последний отклоняет это требование. Но когда на следующий день другая французская колонна, идущая от Килиса во главе с полковником Дебиевром достигла Айнтаба и расположилась на высотах западной части города, турки, зажатые с востока и запада, прекратили боевые действия²⁹². Городские власти даже заверяли в своих добрых намерениях и в то же время заявляли, что не имеют никакой власти над отрядами чете²⁹³.

28 апреля колонна Нормана и большая часть колонны Дебиевра покинула Айнтаб и направилась в сторону Джераблуса²⁹⁴. Армянский квартал второй раз оказался лицом к лицу с турками. И уже на следующий день, 29 апреля, заменивший Кылыджа Али Арслан-бей обратился к защитникам с угрожающим письмом: «Вы, османские подданные, поднимая оружие против своего правительства, должны знать, что этот ваш поступок не останется безнаказанным». В письме требовалось от армян в течение 24 часов сдать оружие и заявить о своей покорности, «в противном случае, мы не отвечаем за невинную кровь, которая может быть пролита»²⁹⁵.

Аналогичное письмо турецкие лидеры отправили французам и американцам. Американцы, в частности, в своем ответном письме отмечали, что «армяне против вас не питают вражды. Их поведение — это простая самооборона, которая является лишь священным долгом»²⁹⁶.

[стр. 135]

Следует сказать, что часть мусульманского населения, которая еще в 1915 г. выступила против приказов турецких властей о насильственной депортации армянских жителей Айнтаба²⁹⁷, не одобряла антиармянских действий националистических лидеров. В частности, среди турецких жителей Айнтаба было немало таких, кто начал сознавать, что армяне вынуждены были вовлечься в борьбу, чтобы защитить свою жизнь и честь. Один из очевидцев рассказывает, что на баррикадах, отделяющих турецкие и армянские кварталы, можно было слышать разговоры следующего характера:

«— Гражданин, как Ваше имя?

— Арутюн. А Ваше?

— Мухаммед.

— Мухаммед, послушай, что я тебе окажу. У вас, особенно у крестьян, совсем нет ума. Ваши офицеры живут вволю, едят, пьянствуют, а таких несчастных, как вы, посылают против нас.

— В самом деле, вы правильно говорите. Какая у нас с вами была тяжба? Мы с вами как братья жили. Да будут прокляты те, которые нас ввергли в эту беду!»²⁹⁸.

Мы привели этот диалог еще и потому, что в своих воспоминаниях, посвященных событиям в Айнтабе, турецкие авторы умышленно обходят молчанием факты недовольства низших слоев турецкого населения города приспособленческой позицией имущих слоев и богачей, требовавших прекращения борьбы против французов. Эти настроения отчетливо выявились в тяжелые месяцы осады турецкого квартала французскими оккупационными войсками.

Вместе с тем, турецкие авторы вынуждены признать, что националистические лидеры очень часто сталкивались с большими затруднениями при вербовке крестьян в отряды чете. Так, участник боев в Айнтабе Юзель свидетельствует, что Кылыдж Али имел долгие беседы с жителями окрестных сел, уговаривая их принять участие в национальном движении, и часто добивался успеха лишь угрозами и обещаниями²⁹⁹. Сами четники, окружившие армянский квартал, признавали, что они пришли «истребить гяуров и овладеть их имуществом». Один из очевидцев писал, что именно с этой целью пришли из Адиямана, Малатии, Урфы, Мараша, Килиса турки, курды, черкесы, тюркмены и представители разных аширетов. Прождав несколько дней и увидя, что «гяуры» встречают их с оружием в руках, они отказывались от своей затеи и убирались прочь³⁰⁰.

Армяне, в свою очередь, во время боев в Айнтабе осознали, что политика Франции, так же как и политика любой империалистической державы, является в сущности вероломной и коварной.

[стр. 136]

«Айнтабские армяне стали постигать намерения французов,— писал участник событий.— Могу сказать, что самой большой пользой этой самообороны было то, что глаза армян Айнтаба открылись. Все убедились в том, что ни один европеец и не думал заботиться о них, что чужой всегда оставался чужим, что каждая нация старалась в свою пользу, и было бы глупостью полагаться на других для достижения своей независимости»³⁰¹.

Особенно сильное разочарование и падение духа вызвало у айнтабских армян заключенное 30 мая 1920 г. франко-кемалистское перемирие, которое французское командование пыталось держать в тайне от армянского населения. Согласно его условиям, французские войска должны были быть выведены из Айнтаба. Правда, условия этого перемирия не были соблюдены ни французами, ни кемалистами, но армянское население Айнтаба пришло к убеждению, что французские войска в любой момент могут покинуть оккупированные ими территории, если турки предложат условия, отвечающие французским интересам.

Перемирие от 30 мая 1920 г., как было показано в предыдущей главе, способствовало консолидации националистических сил и лучшей организации дальнейшей борьбы с французами. В дни перемирия турецкие власти Айнтаба сделали новые попытки привлечения армян на свою сторону для их выступления против французов. 13 июня мутесарриф Айнтаба заверял армян, что «турки на сей раз искренни, надо поверить им, и всем вместе, как детям одной родины, сотрудничать в деле ее защиты от чужеземного врага»³⁰² (курсив мой.—Р. С).

Подобные призывы турецких националистов были, однако, далеко не искренни, являясь пустыми декларациями, сделанными из тактических соображений. Эти заявления преследовали лишь цель вывести армян из состояния вооруженного нейтралитета и склонить их присоединиться к туркам в борьбе против французов. В действительности же, как показали последующие заявления того же мутесаррифа, отношение кемалистских деятелей к армянам, по сути дела, не отличалось от линии, проводимой младотурецкими шовинистами. Так, в письме от 24 сентября 1920 г., адресованном генералу Андреа, руководитель турецких национальных сил Айнтаба Йоздемири упомянутый мутесарриф обвиняли французов в том, что якобы они «стараются подчинить Турцию игу армян, которые явились палачами турок»³⁰³.

В этих условиях армянское население не могло, конечно, довериться турецким заверениям и открыть свои позиции перед силами националистов. 28 июля, накануне возобновления боев против французов, собрание представителей армян Айнтаба направило турецкой стороне письмо, в котором говорилось: «Мы нейтральны. Если на нас не будет совершено нападение, мы без

[стр. 137]

повода никогда не будем стрелять в турок, и мы никогда не присоединимся к французам. Если бои возобновятся (между турками и французами.—Р. С), то северные и южные дороги (Су Бурджа, Ак Йол и Паша Сокакы) мы оставим открытыми для военных перевозок, а центральная дорога (Балыклы Эплаган) будет открыта только для невооруженных лиц»³⁰⁴.

26 июля, для подготовки наступления против французов, в Айнтаб прибыл бывший младотурецкий деятель полковник генерального штаба Саляхаддин Адиль-бей³⁰⁵. 29 июля турецкие войска нанесли первые орудийные залпы по французским позициям. Бои возобновились. В этот же день к Айнтабу продвинулась пятитысячная колонна генерала Андреа, которая 9 августа, войдя в Айнтаб, осадила турецкий квартал³⁰⁶. Французским силам турки противопоставили отряд из 1500 бойцов «остатки 5-й и 9-й слабых дивизий»,— как отмечает Джебесой³⁰⁷. Во время обоюдной перестрелки армянское население оказалось между двух огней, и часть его, около 5000 человек, почти все не айнтабцы, оставили город, «уставшие от боев и политической и материальной необеспеченности»³⁰⁸.

20 ноября 1920 г. французы получили новое подкрепление: из Аданы прибыло соединение полковника Губо в составе 13 пехотных батальонов, 11 батарей, полутора кавалерийских полка, одной эскадрильи самолетов³⁰⁹.

Осажденные были окружены и лишены всякой помощи извне. «Если так будет продолжаться, продовольствия хватит всего на пять дней»,—говорилось в записке, направленной Саляхаддин Адиль-бею 7 января 1921 г.³¹⁰.

20 января 1921 г. командир осажденных национальных сил Йоздемир направил письмо Саляхаддин Адиль-бею, в котором предупреждал, что если в короткий срок помощь не подоспеет то он вынужден будет вместе со своими бойцами прорвать окружение и уйти, т. к. продовольствия совсем не осталось и люди погибают с голоду ³¹¹. Ожидаемая помощь не поступила, и Йоздемир во главе нескольких небольших отрядов, прорвав цепь, бежал из осажденного города. 8 февраля 1921 г. два парламентария от имени турецкого населения Айнтаба явились к генералу Андреа с предложением о капитуляции, прося одновременно, чтобы о его условиях было сообщено населению. В этот же день Андреа принял турецких делегатов, уполномоченных ознакомиться с условиями капитуляции. От их имени доктор Меджид сделал следующее заявление: «В турецком квартале произошел переворот. Йоздемир бежал, прорвав французскую линию и присоединился К Кенаан-бею. Офицеры уже не имеют авторитета. Население предоставлено собственной судьбе, и поэтому его делегаты явились вести переговоры»³¹².

[стр. 138]

На следующий день, 9 февраля, турецкие уполномоченные подписали условия капитуляции города: признание французского мандата; одинаково почетные условия для всех сдавшихся регулярных бойцов; уничтожение укреплений; вооруженным армянам запрещается вступать в турецкие кварталы, а вооруженным туркам — в армянские; никаких контрибуций (денежных взысканий); ни одно племя не должно оставаться в городе; помилование руководителей; уважение к вероисповеданию, личности и собственности³¹³.

Таким образом, в отличие от Урфы, французским оккупационным войскам в Айнтабе удалось одержать временную победу и остаться в городе. Положение армянского населения, однако, от этого не улучшилось. Спустя месяц, 9 марта 1921 г. в Лондоне было подписано франко-турецкое соглашение, которое хотя и не вступило в силу, но привело армян к убеждению, что чрезвычайно опасно связывать какие-либо надежды с французской политикой в Киликии. Как только подробное содержание этого соглашения стало известно айнтабским армянам, возникли неуверенность и паника, положившие начало массовой эмиграции. Французские власти Айнтаба пытались удержать армян от этого шага, но тщетно. 16 ноября от имени армян Айнтаба и Килиса викарий Нерсес Тавукчян направил телеграмму председателю Совета министров Франции А. Бриану, в которой говорилось: «Мы, армяне, доведенные с 35 тысяч до 12 тыс. из-за турецких зверств, вернулись в наш город Айнтаб, следуя предписанию союзных держав и на средства французского правительства. Нам было дано обещание обеспечить наши права и нашу жизнь и возместить наши убытки. Взамен этого в присутствии французской армии турки причинили нам большой материальный ущерб, убили наших людей, они добивались нашего уничтожения. Доверившись обещаниям, мы пошли на всякого рода жертвы, но уход французов из Айнтаба погасил все наши надежды. Амнистия, пожалованная убийцам, которые убивали на их глазах невинных армян, ввергла нас в панику. Наше теперешнее состояние мы оцениваем как нашу выдачу врагу. Поэтому мы, армяне Айнтаба и Килиса, решили покинуть город, сдав французским представителям наше недвижимое имущество.
Просим моральной и материальной помощи для переброски армян в местности, находящиеся за пределами турецкого влияния»³¹⁴.

Итак, армяне Айнтаба, несмотря на мужественную самозащиту, вынуждены были покинуть свой родной город и эмигрировать на чужбину. Когда 25 декабря 1921 г. последние французские солдаты покидали Айнтаб, в городе оставалось всего 3 500 армян.

Первое время турецкие власти не беспокоили армян, но с начала 1922 г. турки стали нападать на армянские кварталы,

[стр. 139]

прибегать к насилию, высылать молодых людей из города и т. д. 9 ноября 1922 г. газета «Гази Антеп» выступила с редакционной статьей, озаглавленной «Подальше от нас», предлагая армянскому населению убраться из города. В последующие месяцы вынуждены были эмигрировать и оставшиеся в городе армяне. В январе 1923 г. в Айнтабе оставалось всего 5—б армянских семей³¹⁵.

Таким образом, айнтабским армянам (так же, как и армянам Урфы) благодаря героической самообороне удалось избежать резни, но они вынуждены были уступить перед шовинистической политикой кемалистов и навсегда покинуть родные края.

Ближневосточная политика французских правящих кругов имела катастрофические последствия и для судеб мужественных зейтунцев. Действительно, трагически сложилась судьба зейтунцев в годы первой мировой войны и после ее окончания—в период французской оккупации Кнликии.

Зейтунцы, на протяжении десятилетий оказывавшие героическое сопротивление кровавым турецким пашам, неизменно выступавшие в авангарде национально-освободительной борьбы армянского народа³¹⁶, в 1915 г. почти без борьбы и сопротивления сдались врагу. Внемля киликийскому католикосу Сааку, который призывал к покорности и подчинению, знатные армяне Зейтуна, как бы потеряв свою былую бдительность и дальновидность, не смогли настроить 30-тысячное исключительно армянское население на самооборону против угрожавших вторгнуться в Зейтун турецких регулярных сил. В первые же месяцы после объявления Турцией войны России, турецкие части стали постепенно проникать в «орлиное гнездо», как называли Зейтун. В марте 1915 г. число турок в казарме города достигло пяти тысяч³¹⁷. 24 марта прибывшая из Мараша в Зейтун делегация, как пишет очевидец, «разъяснила» критическое положение, и «зейтунцы подчинились». Только 22 непокорных, запершись в монастыре Сурб Аствацацин, стали отражать атаки многочисленных регулярных войск Хуршида-паши, окруживших монастырь. Ночью храбрецам удалось вырваться из окружения и уйти в горы³¹⁸. Наутро турки штурмом взяли монастырь и сожгли его. 9 апреля знатные армяне Зейтуна были вызваны в казарму и сосланы в неизвестных направлениях. Далее турецкие власти прибегли к осторожным и хитрым шагам для дезориентации жителей Зейтуна и разобщения их. Так, спустя 7—8 дней после упомянутых событий, они сослали только жителей кварталов, прилегающих к монастырю, а затем, в течение двух недель сохраняя спокойствие в городе, организовали высылку окрестных деревень, заранее отрезав пути сообщения, чтобы в городе об этом никто не знал. После этого депортация жителей города возобновилась. Сперва высылают 400 семей, через два дня—500 семей и т. д. Подобным коварным путем в течение ап-

[стр. 140]

реля — мая депортации подверглось все армянское население Зейтунского округа — более 30000 человек³¹⁹.

Большая часть зейтунцев погибла в страшные годы геноцида: около 8000 человек осталось на дорогах ссылки, став жертвой резни, голода и эпидемий в Султание, Кара-Пунаре и других местах, а приблизительно 19 тысяч было уничтожено в концентрационных лагерях в пустыне Дейр-Зора в течение 1916 г.³²⁰

После окончания войны жалкие остатки уцелевших зейтунцев из Халеба и других пунктов Сирии собрались в г. Мараше, который в то время был оккупирован английскими войсками, а в течение мая—сентября 1919 г. направились в свой родные края. Сам город Зейтун был разрушен турками и лишь на восточной и западной окраинах его оставалось несколько полуразрушенных домов. Возвратившимся пришлось устроиться в помещении казармы. Был создан национальный совет во главе с Арамом Чолакяном. В первую очередь надо было раздобыть оружие. Народ стал вооружаться всеми возможными средствами. Инциденты, имевшие место в январе 1920 г. в районе Фрнуза, подтвердили необходимость этого шага. 26 января армянскую деревню Кучег окружили турецкие чете, организованные кемалистскими агентами. Жертвой этого внезапного нападения стали 69 человек, в основном дети и женщины. Прибывшим на помощь двенадцати храбрецам удалось дать достойный отпор погромщикам и спасти оставшихся 120 армян, перебросив их в Зейтун. В конце 1920 г. число обосновавшихся в Зейтуне жителей достигло 1058 человек.

30 января 1920 г. зейтунцы направили в Мараш делегацию. Последняя обратилась к командующему французскими силами в Мараше генералу Керету с просьбой обеспечить французское военное присутствие в Зейтуне, а если это невозможно, то предоставить зейтунцам вооружение, достаточное для самообороны. Керет отклонил просьбу представителей Зейтун а, хотя в это время в его распоряжении было более 6000 винтовок, недавно отобранных у турок³²¹.

Оступление французских войск из Мараша в феврале 1920 г. придало смелость отрядам четников, которые поспешили осадить крепость. Однако перейти в наступление против зейтунцев они еще не решались. И вообще следует сказать, что само коренное турецкое население окрестных сел с давних пор поддерживало, дружественные отношения с зейтунцами. «В деревнях турки были миролюбивы, и если бы власти не настраивали их, они сами ничего плохого против нас не допускали»,— писал очевидец³²². Со своей стороны зейтунские армяне, как отмечает Керр, «проявляли заботу об установлении хороших взаимоотношений со своими турецкими соседями»³²³. Что касается проживавших в нескольких близлежащих деревнях черкесов, они за весь период осады ока-

[стр. 141]

зывали поддержку зейтунцам, добывая для них продовольствие, доставляя соль и т. д. С марта по август 1920 г. осажденные зейтунцы были полностью отрезаны от внешнего мира. В этот период они проводили хозяйственные работы; обрабатывали брошенные в годы изгнания сады и огороды. В это же время восстановившаяся в Мараше турецкая администрация искала средства для подчинения непокорных зейтунцев. В начале 1921 г. они направляют в Зейтун «комиссию», требуя от армян немедленно сдать оружие и заявить о своем повиновении. Зейтунцы решительно отвергли это требование. «Из своего опыта 1895 и 1915 годов,— пишет доктор Керр,—зейтунцы знали, что быть разоруженными означало быть уничтоженными, поэтому они отвергли эти предложения»³²⁴.

Спустя несколько месяцев, в ответ на просьбу направить для переговоров смешанную делегацию, в Зейтун прибыл, 17 июня 1921 г. секретарь военного трибунала Мараша Эдиб-бей. Последний передал «приглашение» турецких властей «не теряя времени направить в Мараш полномочную делегацию». Национальный совет, после долгого совещания, дал свое согласие. 20 июня три представителя зейтунцев отправились в путь, но, прибыв на следующий день в Мараш, они, были, взяты под стражу. 25 июня делегаты Зейтуна в сопровождении двух рот солдат и пушек были отосланы обратно. Вместе с ними в Зейтун был направлен командующим турецкими силами в Киликии Саляхатдин-пашой Рафаел Херлакян. Последний был уполномочен «попытаться убедить зейтунцев, что лучше уступить, нежели быть уничтоженными»³²⁵. Встретившись с руководителем самообороны Арамом Чолакяном, Херлакян передал обещание турецкого командования обеспечить безопасность зейтунцев в случае их повиновения.

«Я согласен с вашими словами о том, что Саляхатдин-паша искренен,— ответил Чолакян. Но что будет с нами, если его отправят на фронт? Его преемник в Мараше не обратит никакого внимания на эти обещания». После этого ответа Арам Чолакян созывает своих бойцов (200 человек) и предлагает голосовать, сражаться или сдаваться. «Смертв—да! Капитуляция—нет!»— таков был ответ собравшихся³²⁶. Члены же национального совета предложили дать возможность выбора каждой отдельной семье. В результате, 741 человек—сироты, вдовы и семейные согласились следовать за Херлакяном в Мараш, а остальные решили остаться на своих позициях для продолжения отчаянной борьбы³²⁷.

Сдавшиеся 27 июля на милость врага зейтунцы под предводительством Херлакяна достигли Мараша, где им благодаря Саляхатдин-паше действительно оказывалась некоторая помощь продовольствием до тех пор, пока последний не был переброшен

[стр. 142]

на греческий фронт³²⁸. После его отъезда власти Мараша обманным путем заставили беженцев перейти из американского колледжа в «более удобное помещение», откуда их 23 августа отправили в сопровождении жандармов в сторону Адиямана и Диарбекира. «Арам-бей (Чолакян—Р. С.) был прав,—замечает доктор Керр,—предсказывая, что обещание, данное Саляхатдин-пашой, окажется мертвой буквой»³²⁹. В самом деле, об участи этих людей нет определенных сведений. Известно только, что 17 человек погибло в пути, несколько мужчин бежало в Халеб, а 8 человек— в Айнтаб. «Журналь де Деба» поместила статью под заглавием «Депортация зейтунских армян», в которой отмечалось, что эта новая ссылка зейтунцев ничем не отличалась от депортации 1915 г. «Сосланы были все—старики, дети, женщины,—писал очевидец. Им не было предоставлено ни одного фургона. Представители американской «Near East Relief» хотели дать им продукты на дорогу. Сперва им не разрешили, но затем, после упорных требований, согласились, чтобы каждому было выдано по 50 г. хлеба»³³⁰. Далее говорилось, что во время «путешествия» в первый же день погибло 11 человек. «Одна молодая женщина была продана жандармами черкесу, другая, с двумя младенцами, исчезла. Старуха, которая не была в состоянии догнать свой караван, скончалась под ударами жандармов. Старик умер от жажды, не получив глотка воды, о которой он умолял. Было строго запрещено давать хлеб и воду несчастным сосланным...»³³¹.

Некоторые авторы считают, что все сосланные погибли в пути изгнания³³².

Что же касается участи несдавшихся зейтунцев, то они три дня самоотверженно отбивались от многочисленного противника, но в конце концов вынуждены были отступить под орудийным огнем. В ночь на 30 июня 1921 г. отряд численностью 318 человек (из них 72 женщины, девушки и подростки) прорывает вражеское кольцо и уходит в горы. Наутро турецкие солдаты, не встретив сопротивления, ворвались в казармы и безжалостно уничтожили укрывшихся там 50 человек—женщин, стариков и детей, которым не удалось бежать³³³.

Упомянутый же выше отряд стал продвигаться на юго-запад, в направлении Фрнуза, с целью достичь Джейхана—зоны французской оккупации, но вскоре бойцы убедились, что это невозможно—регулярные кемалистские части, вооруженные пушками и пулеметами, закрыли дорогу отступления. Было принято решение вернуться в Зейтунские горы. Разделившись на три отряда, бойцы стали продвигаться в разных направлениях. Один отряд из 32 бойцов пытался добраться до Османие, но в неравных боях все кроме четверых, погибли. Спасшиеся 20 июня 1921 г. достигли Османие³³⁴. Два других отряда, идя разными путями, соедини-

[стр. 143]

лись в неприступных горах. Здесь 50 человек—все женщины и подростки, изнуренные непрерывными боями и лишениями, просят дать им возможность добраться до Мараша, чтобы сдаться турецким властям и соединиться со своими пленными родными. Эта группа добралась до моста Джейхана, однако неизвестно, удалось ли им достичь Мараша, или они стали жертвами чете.

Последняя большая группа из 153 человек, ведя беспрерывные бои с преследующим их противником, два месяца бродила в горах, пока ей не удалось прорвать вражескую линию и выйти к Джейхану. 3 сентября 1921 г. горстка мужественных зейтунцев; достигла города Килиса во французской зоне оккупации. Их было всего 118 человек³³⁵. Кроме того, отколовшиеся от группы 11 бойцов, каждый в отдельности, достиг Османие. Таким образом, в оборонительных боях погибло 24 человека, в том числе последние могикане освободительной борьбы зейтунцев Арам Чолакяв и его заместитель Ованес Симонян. «Община зейтунских армян прекратила свое существование и даже название было стерто с карты Турции, и Зейтун был переименован в Сюлейманлы»,—пишет Керр³³⁶.

К такому печальному концу пришла вековая освободительная борьба героического Зейтуна. Анкарские правители, в новых условиях применив шовинистическую политику своих предшественников—младотурок, в числе других городов Киликии очистили и Зейтун от коренного армянского населения.

Какую роль играли в развернувшихся в Киликии событиях действующие там армянские политические партии и организации?

Детальное изложение данного вопроса выходит за рамки настоящего исследования, поэтому здесь мы рассмотрим лишь те его аспекты, которые соприкасаются с франко-турецкими отношениями.

Следует сказать, что обосновавшиеся с начала 1919 г. в Адане и действующие там филиалы армянских политических партий—мелкобуржуазная партия гнчакистов, либеральная партия рамкавар и националистическая партия дашнакцутюн с самого начала своей деятельности проявили явное непонимание колониалистской сущности проводимой французскими властями политики. Руководители киликийских армян всерьез думали, что Франция оккупировала Киликию с целью ее последующей передачи армянам для образования там независимой армянской области или даже республики.

Иную позицию занимал предводитель армян-григориан Аданы архиепископ Мушег, который придерживался того мнения, что Франция оккупировала Киликию с целью ее окончательного захвата, поэтому и относилась враждебно к стремлениям армян добиться автономии Киликии под французским протекторатом³³⁷.

[стр. 144]

С другой стороны, все армянские лидеры явно недооценивали силу кемалистского движения, потенциальные возможности турок. Они упускали из виду то обстоятельство, что османские турки на протяжении многих веков сами вели захватнические и победоносные войны, не зная иностранной оккупации, и поэтому они не могли смириться с чужеземным игом. При этом армянские руководители не понимали истинных целей союзных держав и безо всяких оснований переоценивали их силы в Киликии, закрывая глаза на то, что их войска находились там в качестве оккупантов. Они не хотели понять, что французские войска пришли в Киликию не для защиты христианского населения, а для реализации ближневосточной политики французских империалистических кругов. Талантливая армянская писательница и общественная деятельница Запел Есаян в своем отчете о положении в Киликии справедливо замечала в этой связи, что «основой всей нашей критики и недовольства является то, что мы всерьез думаем, что французы пришли в Киликию для нас, что они должны быть нам благодарны за то, что они пришли для нас, и поэтому они обязаны служить нам в соответствии с нашим пониманием и представлением дел»³³⁸.

Более того, армянские национальные лидеры со всей серьезностью пытались разъяснять официальным представителям Франции, какую выгоду она могла извлечь от оккупации Киликии. Из многочисленных фактов самым примечательным, пожалуй, является высказывание деятеля гнчакской партии Седрака Шагена, который в беседе с руководителем французской гражданской администрации в Киликии полковником Бремоном в начале августа 1920 г. заявил следующее: «Мы готовы сотрудничать с вами в деле удаления пагубной турецкой руки и утверждения независимости Киликии под покровительством Франции. Вы только дайте свое согласие, и мы возьмем на себя львиную долю тягот, и будьте уверены, что этот шаг воскресит вековую мечту Франции: из рук врага будет вырван превосходный экономический рынок, богатейший источник хлопка»³³⁹.

Другим вариантом подобного образа мышления выглядело обращение киликийского католикоса Саака Хапаяна к премьер-министру Франции А. Мильерану 31 марта 1920 г., в котором заверялось «что армянин никогда не ставил и не будет ставить разницы между собой и французом»³⁴⁰.

В этом же духе высказывались другие гнчакские деятели. «Мы от вас ожидаем многого,— говорил Бремону редактор органа гнчакистов газеты «Таврос» А. Кенчян,— ибо подобно тому, как мы себя чувствуем французами, говорящими по-армянски, так же рассматриваем вас, как армян, говорящих по-французски»³⁴¹.

Другой деятель гнчакской партии Ф. Ханзадян обвинял руко-

[стр. 145]

водство своей партии в том, что оно не откликалось на «искренние предложения» французских правящих кругов, обстоятельство, которое, по его мнению, толкнуло их к кемалистам, приведя к франко-турецкому сближению. Считаем целесообразным привести полностью соответствующий отрывок из его письма, адресованного Исполкому американской секции этой партии и лидеру гнчакистов С. Сапах-Гуляну:

«Вступившие сразу после перемирия на киликийскую землю ответственные государственные лица Франции неоднократно заявляли, что эта земля является страной армян и что они пришли сюда с тем, чтобы организовать армян, как дружественную силу. Эти заявления имели искренний характер, однако, тогдашние наши руководители и жалкие так называемые делегаты, не желая серьезно разобраться в нашей действительности и в наших задачах, оставили все на роковое стечение обстоятельств. Французские же капиталистические правительства, разочаровавшись в бездарной деятельности армян, избрали другой путь действий, который привел их к туркам, а мы стали рассматриваться, как ненадежный элемент в глазах французских властей в Киликии.

После этого естественный ход событий привел к тому, что Франция еще шире подготовила почву для франко-турецкого сближения, вступив в пагубные как для нас, так и для себя, переговоры с Кемалем»³⁴² (курсив мой.—Р. С).

По сути дела, таких же нереалистических и наивных, усыпляющих бдительность позиций придерживались представители других партий—рамкаваров и дашнаков, а также руководители Армянской национальной делегации в Париже. Так, на заседании упомянутой делегации 11 июня 1920 г., проходившем под председательством бывшего министра иностранных дел Османской империи Габриела Норатункяна, Погос Нубар заявил, что «одной из целей занятия французами Киликии было защитить местных армян. Именно с этим намерением они собрали уцелевших армян в Киликии, обещав им покровительство и безопасность...»³⁴³.

Следуя подобным ложным представлениям, армянские национальные лидеры Киликии, полномочный представитель Армянской национальной делегации Мигран Тамадян, киликийский католикос Саак, Национальный совет Аданы продолжали возлагать надежду на военную и материальную помощь «рыцарской Франции» даже после того, когда судьба Киликии, как было показано выше, фактически была предрешена уже на конференции в Сан-Ремо. А еще раньше, как выяснилось из опубликованных английских документов, слывущий «другом армян» Жорж Клемансо в беседе с Ллойд Джорджем заявлял, что «армяне—опасный народ, и не стоит иметь дела с ними. Они требуют больших денег,

[стр. 146]

но дают очень маленькую компенсацию... Франция не намерена отныне тратить какую-либо сумму на Армению»³⁴⁴.

Были и другие французские деятели, которые высказывались достаточно откровенно. Так, заменивший Бремона на посту французской администрации в Киликии майор Аслер не скрывал, что «Франция заняла Киликию, исходя исключительно из своих собственных интересов»³⁴⁵.

Совершенно очевидно, что при таких противоречивых высказываниях официальных представителей Франции только критический анализ проводимой ими реальной политики мог выявить «добро и зло» предпринятых ими акций. Делался ли такой анализ армянскими деятелями, взявшими на себя заботу об армянском населении Киликии? Нет, не делался. Односторонне переоценив экономическое значение Киликии для Франции, они не смогли понять, что французские интересы в Киликии были побочными и занимали подчиненное положение по сравнению с политическими и экономическими интересами Франции во всей Турции, и поэтому французские империалистические круги готовы были пожертвовать и Киликией, и ее христианским населением, если бы правительство Кемаля котя бы в минимальной степени признало эти интересы и согласилось бы оплатить французским банкирам хотя бы часть многомиллионной задолженности. Они не понимали, что для Мильерана, Лейга, Бриана и других французских руководителей, как отмечала французская «Юманите», «важно было не освободить армянский народ, а еще лишний раз сослужить службу клерикально-капиталистическому империализму»³⁴⁶.

Итак, лелея мечту увидеть армянскую Киликию свободной и независимой, армянские национальные органы провозгласили Киликию автономной страной, независимой от турецкого суверенитета, под покровительством Франции, не позаботившись даже о том, согласна ли Франция взять на себя это покровительство.

Первым провозгласивший «Республику Рубинянов» деятель дашнакской партии Минас Верацин в распространенной 2 августа 1920 г. прокламации заявлял:

«Армянам Киликии!
Сегодня, 2 августа 1920 г. от имени автономных армянских национальных сил провозгласил автономию междуречья Джейхан—Сейхан вплоть до моря.
Враг, с которым мы вступили в соприкосновение, отступает, предавая огню деревни.
Исторические часы переживаем мы...
Наша цель—установить в этой стране армянский автономный режим под покровительством Франции»³⁴⁷ (курсив мой.—Р. С).

Затем, «командующий [несуществующими] рациональными силами автономной армянской Киликии Двуречья» спешил пзвес-

[стр. 147]

тить об эгом Аданское правление социал-демократической гнчакской партии: «Сегодня, 2 августа, в присутствии наших сил провозгласил автономную страну (между реками Сейхан и Джейхан до моря) под французским покровительством...

Находимся в столкновении с вражескими силами, и если Европа не услышит нас, мы продолжим борьбу против кемалистов всеми нашими силами...»³⁴⁸ (курсив мой.—Р. С).

Это хвастливое заявление хотя и опередило, но не помешало осуществлению давно подготовляемого акта гнчакской партии— провозглашений автономии всей Киликии, что и имело место 4 августа 1920г. В этот день члены Армянского национального союза, предводители трех религиозных общин, представители армянских партий, равно как и руководители других христианских общин Аданы во главе с М. Дамадяном явились к полковнику Бремону и передали ему декларацию о провозглашении «христианской независимой республики Киликии» под суверенитетом Франции.

«Сегодня, 4 августа в полдень,—говорилось в декларации,— господин представитель единой армянской делегации, Армянский национальный союз, предводители трех армянских религиозных общин, религиозные и светские делегаты греческой, ассирийской, халдейской, сирийской общин, представившись совместно руководителю админисгративной службы Киликии полковнику Бремону, торжественно вручили ему официальный документ, подписанный выше перечисленными лицами, относительно отделения Киликии от турецкого государства и создания правления из местных христиан под французским пюкровительством»³⁴⁹ (курсив мой.—Я. С).

Принимая «официальный документ», полковник Бремон обязался сообщить об этом своему правительству³⁵⁰. М. Дамадян, однако, не удовлетворился провозглашением «автономной» Киликии. Он создал «правительство» из шести министров—представителей трех армянских партий, а также ассирийца Лиент Жана. Утром 5 августа 1920 г. члены возглавляемого Дамадяном «кабинета» явились в резиденцию турецкого губернатора (вали) Аданы, заняли пустующий в этот момент кабинет и сообщили ему по телефону, что отныне он лишен власти. Узнав о происшедшем, Бремон по телефону приказал «положить конец комедии» и разойтись, но встретив возражение со стороны Дамадяна, он лично явился во главе небольшого отряда, и разогнал собравшихся³⁵¹.

События 4—5 августа 1920 г. не принесли никакой пользы армянам Киликии, но они послужили удобным предлогом французским административным и военным властям для подавления даже малейшего недовольства армян. Полковник Бремон тут же заявил, что он прерывает всякие сношения с полномочным представителем Армянской национальной делегации, а прибывший в сентябре в Адану генерал Гуро приказал немедленно распустить

[стр. 148]

армянский легион, разоружить и распустить добровольческий отряд, который готовился пойти на помощь осажденному Хаджину, а также изгнать из Киликии сотни «беспокойных элементов».

Спустя несколько месяцев тот же Гуро заявлял на сенатской комиссии по иностранным делам Франции 9 декабря 1920 г., что. «надо изменить Севрский договор приемлемым для турок образом», ибо «турки долгое время были нашими друзьями, а затем нашими храбрыми и лояльными врагами»³⁵² (курсив мой—Р. С.).

Весьма характерно, что все случившееся никак не отразилось на позиции, занятой армянскими национальными кругами, действующими как в самой Киликии, так и за ее пределами. Так, на состоявшемся 5 сентября 1920 г. в г. Эвиане заседании Армянской национальной делегации была утверждена программа, ее действий, в которой по-прежнему утверждалось, что она будет добиваться превращения Киликии в автономную страну под протекторатом Франции³⁵³. Далее в упомянутой программе говорилось, что для достижения этой цели Армянская национальная делегация окажет всяческую поддержку армянам Киликии

«1— предоставляя им деньги;

2—подстрекая, поощряя и организуя под начальством генерала Андраника движение добровольцев, которые со всех концов стекутся в Киликию для поддержки армянских бойцов, сражающихся против банд Мустафы Кемаля;

3— выступая с демаршами перед французскими властями сперва перед теми, которые находятся в Сирии и Киликии, затем перед центральным правительством»³⁵⁴.

Однако вся беспомощность этой программы отчетливо выступала в ее заключительной части, где говорилось, что «национальная делегация с силах попросить у президента Вильсона оказать любезность склонить Францию к тому, чтобы она согласилась взять Киликию под свое покровительство»³⁵⁵ (курсив мой,—Р. С.).

Таким образом, весь приведенный материал при критическом его рассмотрении позволяет сделать следующие выводы:

1. В развернувшихся в Киликии в 1918—1922 гг. событиях нашли свое отражение империалистическая и колониальная политика французских монополистических кругов, с одной стороны, и принципы кемалистской национальной политики—с другой.

2. Проводимая в Киликии в рассматриваемый период политика французских властей имела катастрофические последствия для многонационального населения этого края, в частности для армян, составлявших более одной трети населения. Поощряя разного рода обещаниями возвращение армян в Киликию, французские империалисты в то же время заигрывали с турками, стремясь достичь сепаратного соглашения с ними даже ценой отказа от определенных гарантий безопасности христианского населения.

[стр. 149]

3. Возглавляемая кемалистами борьба в Киликии была сколь справедлива против оккупировавших ее французских войск, столь же несправедливой, носящей шовинистический характер по отношению к христианскому населению. Такая политика турецких националистов имела своей целью помешать прежде всего киликийским армянам обосноваться в родных местах, что могло создать опасность для сохранения Киликии в составе Турции. Поэтому кемалисты и стали применять по отношению к армянскому населению политику жестоких преследований и поголовного истребления, даже в тех местах (Хаджин, Зейтун), где не было ни одного французского солдата и где армяне, после, отчаянного сопротивления, были почти полностью вырезаны турецкими регулярными частями и вооруженными бандами, выдававшими себя за борцов национально-освободительного движения.

4. Попытки буржуазных историков, особенно турецких и американских, оправдать в той или иной форме насилие и погромы, учиненные над мирными жителями Киликии, лишены каких бы то ни было оснований. Они продиктованы стремлением «обосновать» свершившееся — уничтожение или изгнание из родного края коренных жителей, обитавших здесь еще задолго до образования турецкого государства, законными гражданами которого, к тому же, они являлись.

5. Действующие в этот период в Киликии армянские политические партии и организации своей недальновидной и неосмотрительной политикой и, зачастую, безответственными действиями усугубляли и без того сложное положение армян. Из-за своей социально-классовой сущности будучи не в состоянии понять экономические и политические мотивы туркофильской политики французских империалистов, они слепо доверились их обещаниям, явно недооценив силу кемалистското движения. Они не смогли вовремя понять, что кемалисты пришли в новых условиях продолжить расистскую и шовинистическую политику младотурок в национальном вопросе, хотя уже в 1919 г., после Эрзерумского и Сивасского конгрессов, было совершенно ясно, что кемалисты не признают права на самоопределение за подвластными народами Османской империи, и не уступят им ни одной пяди земли, особенно армянам. В результате такого непонимания как французской, так и кемалистской политики, армянские лидеры Киликии, руководители местных органов, распоряжавшиеся судьбами киликийских армян, фактически дезориентировали их, связав гарантии безопасности не с организацией их самообороны, а с помощью французских властей и немногочисленных оккупационных войск.

Также по теме:

Барсегов Ю. — Геноцид армян. Ответственность Турции и обязательства мирового сообщества.

М.Г. Нерсисяна — Геноцид армян в Османской империи: Сборник документов и материалов.